Эпохи блеска, шума, славы

В истории России, право,

Найдёшь без всякого труда.

Но иногда! Но иногда!

Бывают лучшие эпохи,

Когда дела не так уж плохи:

Ни битв кровавых, ни сражений,

Ни сил последних напряженья,

Но внутренний страны подъём

Был ощутимым с каждым днём.

Мир должен очень крепким быть,

Чтоб население взрастить,

Обуть, одеть и накормить,

Хозяйства обеспечить рост,

Хотя вопрос совсем не прост,

И обновить состав духовный,

Елизаветою Петровной,

Её сиятельной рукой

Был обеспечен мир такой.

Елизавет немало лет,

И всё ж конца заботам нет:

Найти наследника для трона.

Пожалуй, подойдёт корона

Племяннику её — Карлуше…

Сын Анны, дочери Петровой,

Был видом мальчик нездоровый,

И жизнь его была суровой.

Смог тётке он растрогать душу.

Он рано сиротой остался,

Дурным наставникам достался.

От грубого опекуна

Защита взрослого нужна.

Граф — опекун его забил.

С одиннадцать лет споил.

Так проще волю подавлять

И мальчуганом управлять.

Не о российской о короне,

Нет, он мечтал о шведском троне.

Его об этом не спросили.

И вот доставлен он в Россию,

Крещён и наречён Петром,

Но лютеранин он нутром.

Их книги он тайком читал,

Когда на скрипке не играл.

Неистребим его изъян:

Частенько он бывает пьян.

Елизавет немало лет,

И всё ж конца заботам нет:

Найти невесту для Петруши,

Такую, чтоб была послушна…

Хоть бесприданницу! Однако,

Мысль гениальная. Точь в точь!

А почему бы не помочь

Голштейн — готторпской тёзке дочь

Пристроить к выгодному браку?!

Летит письмо в Ангальт далёкий:

Приехать к заданному сроку

В Россию просят дочь и мать.

Не надо дважды повторять.

Понятно, это приглашенье

Имеет важное значенье.

И выпал им козырный туз.

Возможно, брачный ждёт союз —

Наследный принц страны великой.

Таинственной и полудикой.

Почти что Золушки удел -

Мечтаний девочки предел.

Вот бесприданница явилась,

Но мысль в её головке билась:

Понравиться императрице,

И князю надо полюбиться,

А главное всему народу,

Дано ей это от природы.

Крепка здоровьем, с гордым станом,

С лицом открытым и румяным.

Под облаком волос овсяным

Сияли звёзды ярких глаз

С лазурным отсветом. Подчас

Они казались голубыми,

Порою были золотыми.

Так чёрные её глаза

Отображали небеса.

Катрин трудилась неустанно:

Язык зубрила беспрестанно,

Старалась русское впитать,

Чтоб тут же это показать.

Однако же Елизавета

Всей кожей чувствовала это,

Интриги чуяла нутром —

Недаром рождена Петром,

Но против воли попадала

Под обаяние, бывало,

И даже Пётр благоговел,

Но изредка, когда трезвел.

Супруг Катрин любимый, милый,

Побитый оспой, рыхлый, хилый,

Вертлявый, вспыльчивый и злобный.

Она являла нрав свой ровный:

Кротка, послушлива, сердечна.

Он чем-то недоволен вечно,

Настроен дерзко и беспечно,

Открыто русских презирал

Тем их немало оскорблял.

Неистребим его изъян:

Частенько он бывает пьян.

Что может человек другому,

Хотя бы самому родному,

Дать кроме капельки тепла?

И эту истину простую,

Живя со странным мужем всуе,

Екатерина поняла.

А так же то, что безразлична

Она супругу своему.

Он сам рассказывал ей лично,

Кто мил ему и почему.

Секреты он хранил хитро,

Как пушка, порох и ядро.

Семейной жизни огорченья

Она с достоинством несёт.

Все ждут наследника рожденье,

Родился на девятый год.

Где ныне Замок Инженерный,

Такой изысканный, манерный,

Во времена Елизаветы

Стоял дворец для жизни летом.

И в том дворце Екатерина

Счастливо разрешилась сыном.

В тот час, когда Екатерина,

Удачно разрешилась сыном,

Елизавета приказала,

Чтоб нарекли ребёнка Павлом,

От мамы сразу оторвали,

Каким-то «мамушкам» отдали.

В каких-то душных теремах,

В перинах, в пуховых платках,

Запеленавши во фланель,

Укладывают в колыбель,

Обиту мехом чёрно — бурым …

В поту младенец — жарко, дурно.

У мамы, отнятый бездушно,

Сын в окружении старушек,

Каких-то допотопных нянек,

Болезненным и хилым станет.

О том украдкой узнавалось,

Иначе будто б сомневалась

В любви самой Елизаветы,

Она бы не простила это …

Смогла увидеть снова сына

Чрез сорок дней Екатерина.

Её младенец удивил …

Как он красив! И насмешил!

Как хмурит бровки, как смеётся…

Но вновь уносят, остаётся

Совсем одна Екатерина.

Не каждый день ей видеть сына.

Елизаветы был указ:

Ей сына видеть в месяц раз,

Елизаветы был указ.

И никакого обсужденья

Сего высокого решенья.

В пять лет оторван он от женщин.

Влиянье скажется поздней.

Ах, было бы его поменьше.

(Нам через двести лет видней!)

Зачем младенца было кутать?

От сквознячка заболевал.

Зачем страшилки было слушать?

С тех пор героем стать мечтал.

Зачем ребёнку есть давали,

Как говорится, всё подряд?

Здоровье в корне подорвали,

Причём никто не виноват.

Из чувств он первым страх узнал,

И страх его не покидал.

Старушки — няньки запугали

Елизаветой малыша:

Того добились, что желали —

При бабушке он не дышал.

Встревожена Елизавета.

Чтоб не травмировать его,

Всё реже появлялась в детской.

Добились няньки своего!

Сестрёнка Анна умерла.

Забот нелепых не снесла,

Была Павлуши послабей.

Он очень горевал по ней.

Рос, начал бабушку ценить,

И даже стал боготворить…

Но Смерть взяла Елизавет.

А мальчику всего семь лет.

Престол его отца зовёт,

Но грянул тут переворот…

Павлушу Панин разбудил,

В ночной рубашке усадил

В карету. В Зимний поспешат.

Что там за окнами кричат?

Слились в один единый рёв

«Ура!» десятка тысяч ртов

С колоколов могучим звоном

Под петербургским небосклоном.

В разбушевавшейся столице

Восторг. Теперь императрицей

В России Мама. Этот час

Павлуше вспомнится не раз.

Когда Елизавет скончалась,

Вопрос о троне встал ребром,

Но гвардия не сомневалась,

Как быть, что делать ей с Петром:

«Он все завоеванья русских

Войскам вернул немедля прусским!

Немыслимо его простить!»

Петра решают устранить.

Екатерина уж не год

Готовила переворот,

Не без участия Орловых.

Григорий был главой ядра.

В столице было всё готово

Убрать проклятого Петра.

В июне шестьдесят второго

Полки гвардейские и роты

Присягу верности в столице

Екатерине принесли.

И вот она императрица

Семнадцать лет на то ушли.

Конечно, Петр постарался

И тут испортил всё, что мог.

Внезапно взял да и скончался.

А может, кто ему помог?

Сенат просил Екатерину:

«Не быть на похоронах мужа».

Обряд сей был невыносимым

Для ней. И был совсем не нужен

Такой болезненный удар

В безумных летних дней угар.

Пётр III в простеньком гробу,

Ни орденов, ни шпаги …

А где почётный караул?

И что скрывают краги?

Голштинский был на нём мундир,

Из стражи только командир

И несколько простых солдат.

А что же люди говорят?

И почему лицо черно?

Да и вообще, его ль оно?

Тот час распространился слух,

Что спасся император.

И будто бы лежит в гробу

Труп царского арапа.

И тот, кто спасся, будет к ней

Являться из страны теней.

Таким мужьям как Пугачёв,

Россия потеряет счёт.

Свершилось. Вот она на троне

И в императорской короне.

Сын, восьмилетний Павел, рядом.

Прекрасна, просвещённа мать

Передовой Европы взгляды

России станет прививать.

Она процарствует недолго,

До восемнадцати сынка,

Раба рабов, слуга народа,

Законов мать, тиха, кротка.

Её на трон «возвёл народ»,

А вовсе не переворот.

За что? За что её великой

Зовёт поныне русский люд?

Дела Минервы многоликой

На это право ей дают.

Хоть сонм забот неисчислим,

Но каждый день бывает с ним,

Пусть ненадолго, на чуть-чуть

Стремится к сыну заглянуть.

Следит за играми, за чтеньем

И прочим времяпровождением.

Ребёнок чуткий, добрый, нервный

И романтический безмерно.

Болезненно ревнует мать

К Орлову. Рано понимать

Он стал, что может быть царём.

Об этом говорят при нём.

Он даже как-то сам спросил:

Кто батюшку его убил?

И как же это? Почему?

Престол достался не ему?

Добавил даже, подрастёт,

Себе всё царство заберёт.

От разговоров мать страдает,

Он этим нежность убивает.

Он этим заставляет мать

Крутые меры принимать.

Цель жизни — властвовать страной

Пока жива. Никто иной

Не должен царствовать в России,

Пусть даже речь идёт о сыне.

Сперва она - императрица,

А мать потом, как не стремится

Сыночку время уделять,

Страною нужно управлять.

А тень убитого Петра

У всех на кончике пера.

В Европе слухи обсуждают,

Один Вольтер не осуждает:

«И с недостатками друзья

Должны любимы быть, и я

Не вмешиваюсь никогда

В дела семейные. Беда

Какая не стряслась бы только

Я верен другу буду стойко».

«Прямое воплощенье славы,

Ей восхищаются по праву, —

Напишет едко Шуазель,—

Забрызгав кровью колыбель,

Теперь она сидит на троне

И в императорской короне.

Молчите, не шумите, тише!

Она белее снега, чище…»

В парижских, лондонских салонах,

Нет к Катерине благосклонных.

Она спокойна: «Пусть болтают.

Утихнет шум». Она-то знает:

«Монарх быть должен выше пены,

И недалече перемены»…

Великие грядут дела

И верный курс она взяла.

Лишь ей одной вести по силе

К величию страну Россию.

Что было делать? Нет закона

В стране о переходе трона,

А «Правду о монаршей воле»[1]

Никто блюсти не соизволил:

Кто раньше встал, да палку взял,

Как говорится, тот капрал.

Петра припомнивши заветы,

Племяннику Елизавета

Престол пыталась завещать.

Да слабому не удержать!

Царил в России произвол,

Сильнейший занимал престол.

Так смелость и Фортуны счастье,

А так же Гвардии участье,

Екатерине наконец

Достали царственный венец.

Так что же Павел потерял?

Шанс воцарения был мал.

Отец не раз грозил изгнать

Прочь из дворца царицу — мать,

И с Воронцовою своей

Он мог иметь других детей.

А Павла, хоть и признавал,

Наследником не называл.

Так в чём вина Екатерины?

Она спасла себя и сына.

«Ведь лучше дьявола убить,

Чем дать ему себя сгубить»[2]

И Павел правом этим ей,

Обязан, матушке своей!

Екатерина, сев на трон,

Объявит, что наследник ОН.

Дать лучшее образованье —

Задача матери любой.

Так как же глубоки терзанья,

Когда наследник — сын родной…

Ведь Павла обучать должны

Европы лучшие умы!

Учителей для сына нужных

Она никак не подберёт:

Сказался Д’ Аламбер недужным.

Свой геморрой он бережёт:

«Смертельна та болезнь в России!»[3]

Не едет, сколько не просили.

Дидро считал, что «сам глупеет,

В учеников, вбивая ум».

Он тоже к Павлу не поедет

С рассадою высоких дум.

Порошин с Паниным поделят

Симпатии ученика.

Один — простак сентиментальный.

Другой, сойти за простака,

Старался, будучи при том

Преизощрённым светским львом.

Прочь улетают годы, мимо.

«Наивна радость херувима»,

Привязчивость и доброта,

Нервозность, спешка, суета,

Стремленье лечь пораньше спать

Чтоб завтра побыстрее встать.

Никак не высидеть урок, —

Минут пятнадцать только мог

Сидеть, а после перерыв.

Весь торопливость, весь порыв.

Что делать? И отец и дед

Такими были с юных лет!

У каждого своя дорога,

Своё стремленье, свой предел.

Впитал ребёнок понемногу,

Что слышал и на что смотрел.

Для Панина Берлин был Меккой.

А Фридрих богочеловеком.

И Ламермер и Николаи[4]

Уроки Павлу так давали:

Когда и как и где придётся.

Ведь мало время остаётся

Между театром и парадом,

Игрой, обедом, маскарадом.

Театр Павел любит страстно

Всё ярко, красочно, прекрасно.

А Панин приглашал при этом

И дипломатов и поэтов.

Он в оппозиции к двору

Ведёт опасную игру:

Вбивает в голову идеи

Питомцу — мол, кругом злодеи …

Одну мечту лелеет Панин,

Чтобы его питомец Павел,

Стал идеальным государем.

Но чем бы он ни занимался,

Характер Павла ухудшался.

Уже не в силах скрыть он страсть,

Отца любимую напасть,

К оркестрам, блеску и парадам.

Ему б командовать отрядом,

Как батюшка его и дед,

В войну играли с детских лет!

Об этом положенье дел

Порошин тяжко сожалел.

Умна у Павла голова,

Наставник добрые слова

О царственном ученике

В своём запишет дневнике:

«Так в математике силен,

Что мог бы стать Паскалем он».

Военщиною увлеченье

И Панин приял с огорченьем.

Он мыслил широко, однако:

"Неплохо это для монарха".

Отметила Екатерина,

«Порядок с юмором у сына».

Он принял шутку за безделку

О том, что «чрез его сопелку»

Возможно, в душу заглянуть».

«Желаю в ней не утонуть!», —

Ответил весело сынок,

А ведь обидеться бы мог,

Что обостряется вопрос

О том, как сильно вздёрнут нос.

Однако, заблуждалась мать,

И не могло не угнетать

Подростка, что выходит в свет,

Что красоты и стати нет.

Не выдавая раздраженья,

Он брал высоким положеньем:

Пускай он видом неказистый,

Он рыцарь, — доблестный и чистый!

А Панин, будто ненароком,

И за столом и на уроках

Любил беседы заводить

О том, как важно стойким быть.

За честность и за идеалы

Героев полегло немало.

И Павел трепетной душой

Их сравнивал с самим собой.

Тем Панин удовлетворён, —

План воспитанья недурён.

Педагогическим искусством

Растит он воина с распутством.

Но чем бы он ни занимался,

Характер Павла ухудшался.

Кто может матери ответить,

Как нрав его уравновесить?

Идея славная — женить!

Непросто тот вопрос решить.

Был даровитым Фридрих Прусский.

Он сватом для короны русской

Служил исправно тридцать лет

Среди баталий и побед.

Гессен — Дармштадские князья

Давно для Фридриха друзья,

И дочек целых пять у них.

На конкурс вызвали троих.

«Павлуша - молодец, послушен.

Он выбрал старшую, Павлуша.»

Пусть сменит имя Вильгельмина,

Как в юности Екатерина.

Как это ей знакомо всё же,

Везде всегда одно и то же…

Знаком и грустный взгляд невесты,

Опять, однако, неуместный.

При виде Павла, что за мина

На личике у Вильгельмины?

Но вот её в невесты взяли

И нарекли её Натальей.

Нет, не стерпелось, не слюбилось,

Нет, не срослось, не получилось:

Наталья переоценила

Свою способность полюбить,

В душе ей пламя не хватило,

А почему, не нам судить.

Екатерина недовольна:

«Вертеться дама любит больно!

Желает праздновать, царить,

Могла бы русский поучить.

А ею же из всех затей

Предпочитается Андрей!»[5]

На этот факт раскрыть глаза

Пока наследнику нельзя.

Ведь Разумовский — лучший друг,

Болтать пустое — недосуг.

Во чреве у невестки плод.

И Павел рад, и Павел горд —

Он сына с нетерпеньем ждёт.

Наталье хочется корону,

Она толкает мужа к трону.

Екатерине так смешно,

Ей это пройдено давно.

Однажды молодых призвав,

Пред ними списком помахав,

«Бунтовщикам» урок даёт:

В огне бумагу молча жжёт.

Они уйдут, поджавши хвост,

И что — то бормоча под нос.

Всё, всё при Натали иначе:

Так Павел обуздал горячность,

Унылость сгинула. Сердечен,

Он дружелюбен и беспечен.

Екатерине видно лучше:

Жена — глава, муж — подкаблучник!

А Павел рад, а Павел горд,

Он сына с нетерпеньем ждёт.

Но у жены дефект с рожденья:

Ей не дано деторожденье.

Спасти Наталью не смоли,

Ребёнка не уберегли.

Обезумевший с горя Павел

На камне камня не оставил.

Разнёс все комнаты и спальню:

«Верните мне мою Наталью!»

К себе кончину призывал.

Врачей ослами называл!

Спокойна лишь Екатерина

И говорит, обнявши сына,

И задаёт ему вопросец:

«Что разошёлся, рогоносец?!

Рожать Наталья не могла.

Забыть её и все дела!»

Сын волком воет и рыдает,

И проклинает всё вокруг,

В безумстве мать он обвиняет,

Быть милосердной недосуг.

Она уныния не терпит,

Покорности не признаёт,

Не отступает перед смертью.

Жить — значит двигаться вперёд.

Вот секретер невестки взломан.

За дверцей писем целый рой,

Любовных! почерком знакомым,

Эх, Разумовский, друг родной…

О, как же пережить такое!

Снести предательство двойное…

Снести такое униженье…

Он не пойдёт на погребенье.

Рычит от гнева сын болезный, —

Страданья, стыд, позор, позор!

А мать уже куёт железо:

— Ищи другую! — приговор.

— Но как? Кого?

                     — Уж на примете

Жемчужина такая есть!

— Кто, матушка, она, ответь мне!

— Прекраснейшая из принцесс…

Права, конечно, мать была.

Удар жесток. Но скорбь прошла.

При всём параде и со свитой

Спустя три месяца в пути.

Российский принц - жених завидный.

Невест в Европе пруд пруди…

Вот, наконец, в Берлине он.

О! Павел Фридрихом пленён,

Пленён он дисциплиной прусской.

Привить её пристало русским.

Как русской крови в Павле мало,

Теперь ему понятно стало…

Отца увидев идеал,

О том же Павел возмечтал:

Во всём был Фридриху подобным!

Вот цель его теперь до гроба.

А главное — переломать

Всё то, к чему стремилась мать.

Да, Фридрих точно знал, что делал:

Нет милостям его предела.

Он Павлу почести воздал,

Каких в России и не знал

Отчаявшийся было принц…

Нет благодарности границ

За этот сказочный приём.

О, Павел Фридрихом пленён!

Предскажет будто Фридрих Прусский:

«Не удержать короны русской

Юнцу горячему сему

Судьба отца грозит ему!»

Так сватом для короны русской

Опять явился Фридрих Прусский.

Позвал Софию Доротею

Из Вюртемберга он в Берлин,

И Павел от восторга млеет,

Но кажется, не он один…

Она обещана! И что?

Какой-то принц второстепенный.[6]

Когда российский ждёт престол —

Престижно необыкновенно!

Пускай не Аполлон, но той,

Той, что лучится красотой,

Он мил, приятен: даже нос,

Что вздёрнут — больше не вопрос!

Взаимным притяженье было:

«Его лицо забавно мило!»

Его манеры чаровали

И благородством покоряли…

Забыты траур, неудача,

И брак несчастный позабыт.

Скорей жениться — вот задача!

Мечта лишь к ней одной летит.

Екатерина сражена:

Впрямь идеальная жена!

Стройна, как нимфа, высока.

Она добра, нежна, легка!

Она клянётся верной быть

И никогда не изменить.

И в сердце Павловом светло —

Вот повезло, так повезло!

Да, свадьба пышная была.

Трезвонили колокола.

Наталья? Просто сон пустой,

Прошло полгода — срок большой.

Софи — немецкая принцесса,

Их видно там пекут из теста.

Рецепт вам расскажу на ухо,

Смекайте: Kirche, Kinder, Kuchen.

Ей в православье дали имя,

И нарекли её Мария.

В ней предрассудков нет ни грамма.

Учила экономить мама:

Все платья, шляпки Натали

Немедля снова в ход пошли.

Прислуга недоумевает:

В России редко так бывает,

Чтобы с покойницы наряды

Невеста забрала и рада…

Ещё её учила мать

Записки мужу посылать:

«Хочу признаться, что тебя:

Люблю я более себя…»

Вот ежедневно и прилежно

Посланья мужу пишет нежно.

И по утру всегда в кармашке

Муж находил сии бумажки.

Как велики её таланты

Художника и музыканта.

Миниатюрные портреты

Могла по камню вырезать

И на приёмах менуэты

Весьма изящно исполнять.

Европы розою прекрасной

Её считает свет большой

Мила, тиха, со взором ясным.

Екатерина: «Сорт второй!»

Так взором опытным взглянула,

Как будто дверцу распахнула:

Характер пылкий, хлопотливый

Придирчивый, нетерпеливый, —

Невыносимый близким людям.

И вот Екатерина судит

Беспечность мелкого ума:

«В восторге от себя сама

Мария вечно прибывает!

Ей мнится, что она блистает,

Она затмила всё собой.

А разобраться: Сорт второй!

Что тут поделать? Сын родной

И тот, к досаде, сорт второй»…

Эссе? Романы? Детективы?

О чём Вы любите читать?

Считаете, что некрасиво

Чужие дневники листать?

Друзья мои, не обессудьте,

Её «Записки» раздобудьте!

Как на ладони, перед Вами

Восстанет век её глазами.

Какие дивные нюансы.

Как образы ярки, точны.

Здесь искренности реверансы.

Лукавство здесь танцует танцы,

И все детали учтены.

А, может быть, Екатерина

Воспоминания для сына

Писала, чтобы место знал,

О троне слишком не мечтал.

Мол, ей одной дано судить,

Что Пётр отцом мог и не быть.

Нет тайны более ужасной,

Что Павел — сын родной Петра,

И ненависть к Петру, не ясно ль,

Её изгрызла до нутра.

Хотела сына полюбить,

Но как же мужа позабыть?

Всё в Павле было ненавистно:

И то, как пил, и то, как ел,

Как прямодушен и неистов

И то, как на неё смотрел.

Ах, как же ей признаться было

(Императрице не к лицу!)

О том, как ненависть к отцу,

Любовь к сыночку погубила?

Нет! разговорчикам досужим.

Другой отец ему не нужен.

Глупейшее занятье — сплетни,

И это можно на плацу

Всем доказать, что он - наследник!

Отцу подобен хочет быть:

Маршировать, гонять, трубить.

По случаю рожденья сына

Подарит Павлу Катерина

Именье Павловск, по — соседству.

Жена его изыщет средства,

Проявит тонкий вкус, терпенье,

И под её под наблюденьем

Возникнет Русский Трианон,

Где Павел, счастьем упоён,

В идиллии провёл бы дни,

Там были б счастливы они.

Но замыслы Екатерины

Пока неведомы для сына:

Коварно замышляла мать

Детей у Павла забирать.

Давно решила Катерина,

Что не видать престола сыну.

Все взгляды к животу царевны

Прикованы, и, наконец,

Он родился, малыш отменный,

Ему и перейдёт венец.

И, как когда — то Лизаветой,

Екатериной взят при этом

Новорождённый был в покои

Её. Немыслимо иное.

Родителей не подпускать!

Они не смогут воспитать!

Екатерина видит сменой

Родного внука непременно.

И имя выбрано ему

Екатериной потому,

Что имя Александр давно

Слилось с Великим заодно.

Вот в спальне Сашиной прохлада,

И колыбель ему не надо.

Под строгий Катерины взгляд

Чудесное дитя растят,

Растят в спартанской обстановке,

Он даже бегает в обновке, —

Рукою бабушки скроён, —

Комбинезон изобретён.

Как на детей щедра Мария!

Вот Константин — второй внучок.

Восторжествует Византия

Под дланью той, лишь дайте срок.

С Олимпа взятая гречанка

Для Константина будет мамка,

Чтоб с молоком ей впитал

Он Византии идеал.

Бог даровал Марии дочек,

Прелестных, милых ангелочков.

Для внуков пишется букварь,

И составляется словарь,

И сборник мыслей интересных

Пословиц мудрых и известных

В них мысль внушается навек,

Что БЛИЖНИЙ — ВСЯКИЙ ЧЕЛОВЕК.

Все чада с бабушкою рядом

В её покоях на ковре

Резвятся, будто на дворе,

Под любящим Минервы взглядом.

Своей семейной жизнью Павел

Был счастлив, ею поглащён.

Сын Павлу гордости добавил.

Быть с сыном рядом хочет он.

Себя всецело воспитанью

Его готовится отдать.

Удар и разочарованье:

Он жадным спрутом видит мать.

В её заботе чует Павел

Насмешливость, презренье, злость;

Что чересчур сентиментален,

Что в горле он как рыбья кость.

Да, чем бы он ни занимался,

Характер Павла ухудшался.

И вот тогда Екатерина

Для перевоспитанья сына

Такое приняла решенье:

Для кругозора расширенья,

Чтоб Павла нрав крутой смягчить,

Европу нужно посетить,

Инкогнито, вдвоём с женой

И под фамилией иной…

Дю Нор — прелестная чета.

Её идея принята —

Не без интриги, говорят,

Но главное был результат.

Её уловка удалась,

Мария сразу увлеклась:

«Узнают лучшие умы

То, что собой являем мы!

Наследник Павел — в этом соль!

Нам важную в Европе роль

Сыграть в дальнейшем предстоит».

«Ну что ж, езжайте! Путь открыт…»

Екатерина деловита,

Пристрастно отбирает свиту.

Продуман за короткий срок,

Маршрут намечен. Путь далёк.

Все указания даны.

Дворы уж предупреждены:

Чтоб ждали с некоторых пор

Под псевдонимами Дю Нор

Великокняжеский визит.

Никита Панин сделал вид,

Что знает важный он секрет:

Назад им не вернуться, нет!

Не пустят их в страну обратно.

С Марией обморок, понятно.

Сын на коленях молит мать.

Их никуда не отправлять.

Екатерина возражает:

Ведь их Европа ожидает!

Вот наступает день отъезда,

Стоят кареты у подъезда.

Но тихо в Павла половине,

Приходиться Екатерине

Опять характер проявить —

Войти и за руку тащить

Сынка до самой, до кареты.

Невестку на руках при этом

Безропотно несёт Репнин.

«Неужто думают, что им?..

Нет, Этой глупой паре власть

Она не может передать!»

Сердечно в Вене их встречали.

В театре им рукоплескали.

Какие оперы! Обеды!

С родными встречи и беседы,

Охота, славный маскарад,

Фарфоровый завод, парад,

Артиллерийские маневры —

Австрийской выучки примеры.

Но отказался Брокман — Гамлет

Исполнить роль свою при Павле:

«Тогда нас в зале будет двое,

Бестактно, право же, такое!»

И это предостереженье

Иосиф[7] принял в восхищенье…

(Так Моцарт написал в письме,

О чём известно стало мне.)

Дорога дальше позвала,

Она в Италию вела.

Венеция… Сан Марко, Львы,

Колонн ажурные стволы…

Как будто ангелы на спицах

Связали их, и это снится!

Как будто к сердцу путь открыт, —

Легки, прозрачны те аркады,

Шкатулки — храмы, их наряды …

На фоне бирюзовых волн

И черных лаковых гондол.

Как надо город свой любить,

Чтоб нежность в камне воплотить!

Потом был вечный город Рим,

Знакомый, будто вырос с ним…

И мутный Тибр и Колизей —

Родное всё, — здесь не музей,

Но каждый мхом поросший камень

Знакомым был тебе веками,

Ты знал его за сотни лет

До появления на свет.

Фонтаны, термы, Пантеон, —

Кто видел раз, тот покорён…

Вот в Ватикане Римский Папа

Радушно принимает Павла,

И были их беседы долги

О высшем смысле, правде, долге.

Ах, сердцу непременно надо

Попасть в объятья колоннады!

Пред ликом купола Собора

Предстать, как перед отчим взором

Предстал когда-то блудный сын,

Поверив, что ещё любим.

Неаполь поразил их снова,

О! С чем сравнить Кастель Нуово?

Громадны башни — великаны

Так бережно и неустанно

Несут изысканный портал,

Что древний зодчий изваял.

Вдали Везувий, а над ним

Клубятся облака, как дым...

В Неаполе вам каждый скажет:

Кровь Януария на страже,

Хранится кровь его в Соборе,

Об извержении, о горе,

Об адской лаве, о несчастье

Предупреждает в одночасье.

Когда святого кровь вскипает,

То это точно означает:

Ещё полгода сон продлится

Вулкана — можно веселиться!

Каподимонте на горе

Сияет будто в серебре,

Зовёт своей красой упиться.

А что с их музыкой сравнится?

С напевом страстным, итальянским?

А пуще — неаполитанским?

Кто был в Неаполе, поймет,

Нигде так не поёт народ.

Мелодия и тембр — одно…

И им таинственно дано

В людские души проникать,

Там плакать или ликовать…

А почему напев такой?

В крови их лава, пепел, зной…

Везувий часто видит сон,

Как он бушует, раскален,

Как ярче тысяч солнц сияет,

Кипящей лавой заливает

Округу. Глыбы вверх летят,

Как пёрышки! Кромешный ад…

Везувий спит. Везувий спит?

Вздохнёт Везувий — всё сгорит!

Века на острие ножа

Они поют, а не дрожат!

Дю Нор — отменно музыкальны,

Взволнованны, сентиментальны.

Кастель Нуово — мощный, дерзкий,

Дворец напротив, — королевский.

Из королевского дворца

По приказанию отца

Царевич Алексей[8] доставлен,

И в Петропавловке удавлен.

Ах, как же Алексея жалко!

Их положенье тоже шатко!

Неужто им не пишет Панин?

А писем нет. С неё достанет,

С Екатерины, приказать

Вскрывать, читать, уничтожать.

Неаполь музыкой звучал,

Здесь Павел друга повстречал.

Друг Разумовский здесь послом,

И тот же вкус его при том:

И так же связан он примерно

C Napoliтанской королевой,

Как прежде с нежной Натали…

Держали Павла, как могли.

Кровь в голову. Назад два шага.

В руке его сверкнула шпага…

А всё, казалось, миновало,

Ведь пролетело лет немало…

Однако зря дрожит жена.

Дуэль уж предотвращена.

Все страсти здесь в оправе моря.

Томленьем пряным пахнет горе,

А счастье — пеной белоснежной.

В лазури изумрудно — нежной

Слились и радость и печаль.

Зовёт Дю Нор дорога вдаль.

Приятно побывать в Тоскане,

Приветлив Леопольд[9] и добр,

Он скоро родственником станет,

Сестре Марии будет свёкр.

О, как Флоренция прекрасна!

Твердят уже две тыщи лет,

Согласен Павел — не напрасно,

Собор изысканно одет…

Арно — коварная река,

Неширока, неглубока,

Спокойно в водах отражает

Дворцы, аркады и мосты,

Но только снег в горах растает,

Смывает всё до чистоты.

На Санте Кроче Данте строго

Через плечо своё глядит.

Флоренция, изгнавши сына,

Зачем — то гроб его хранит…

А восьмигранник Сан Джованни

Уж распахнул ворота в рай

Буанаротти и Челлини.

Флоренция — чудесный край!

Дю Нор средь пиний отдыхают,

Что по сиреневым холмам

Растут свободно и не знают,

Кто прибыл к ним из дальних стран.

А Леопольд, Тосканский герцог,

Дю Нор приветствует всем сердцем.

Секретное письмо, однако,

Он в Вену отправляет брату:

«Граф Северный ума большого,

Таланта редкого такого:

Идеи может постигать

И всесторонне обнимать.

Исполнен он добра желаньем

И сделал честное признанье,

Что видит лишь одну гордыню

В стремлении расширить ныне

Монархию и так громадну,

Но этого совсем не надо.

Правители её не правы,

Они пустою грезят славой.

В подробности он посвящён,

Кто куплен и каким двором:

«Как только власть я заимею,

Стегать и гнать их буду в шею!»»

Был Леопольд немногословен:

«Признаться, я обеспокоен

Тем фактом, что Дю Нор привык

Подробнейший вести дневник, —

Напишет Леопольд тревожно, —

Быть брату нужно осторожным».

Но вот Дю Нор уже в Париже.

Король и королева иже

Встречают ласково семью.

«Я очарован, их люблю!» — ,

Так отозвался Людовик

При первой самой встрече их

На речь официальну Павла.

Их вечера проходят славно.

Им рукоплещут на балах,

В театрах, ложах и пирах.

Мария и Антуанетта[10] —

Подруги нежные при этом,

Они в восторге от чудной

Прелестной выдумке одной:

Бутылочки с водой в брильянтах,

Изогнутые будто банты,

В причёски можно помещать,

Чтоб свежими цветы держать!

Как радует новинка эта:

В цветах средь снега пудры — лето!

Увы, Дю Нор проговорился

Об отношениях с царицей.

Король спросить изволил как-то:

«О, мне известны стали факты,

Что ни одной персоны в свите

Нет графу преданной?!»

                              «Простите! —

Воскликнул Павел, — Я б не смог

Снести, будь верным пуделёк.

От матушки сего не скрыть —

Прикажет мигом утопить!»

Он чувствует себя на воле

И замолкать не соизволит.

Так безнаказанность пьянит,

О матери он говорит:

«Её политика — притворство

Одно тщеславию потворство» …

Предполагала Катерина:

Бывают приступы у сына

Пустой болтливости, и вот

Уж он не закрывает рот.

О притеснениях, коварстве,

О фаворитах в государстве…

«Ах, жизнь его — кромешный ад», —

Теперь в Европе говорят.

Рассказы Павловы всё жарче,

Галлюцинации всё ярче

Он призрака Петра[11] встречал!

«О, бедный Павел! — тот сказал —

На этом свете гость недолгий,

Не забывай о чести, долге…»

Все опасенья Катерины

О невоздержанности сына

Подтверждены теперь, и вот:

«Что эгоист, что сумасброд

Он мненье о себе слагал.

Ах, лучше б всё же помолчал!»

В Париже каждый день — виденье:

То Трианона посещенье,

То блеск Зеркальной галереи,

Балет, где танцевали феи…

Волненьем истинным объят,

На поле Марсовом парад

Любезный граф Дю Нор смотрел

И вид счастливейший имел.

«При нём читает Бомарше.

Был в Академии уже,

В библиотеках и больницах,

Полезное узнать стремится,

И описанья пребыванья

Полны похвал его познаньям», —

Шлёт в письмах Гримм Екатерине

Такие весточки о сыне.

Давным — давно Екатерина

Знакома с льстивостью Гримма.

«Болтает сын неосторожно

И критикует мать безбожно!» —

Доложено императрице.

Известно каждому в столице.

Им больше не было нужды

Кривить душой, что нет вражды.

Меж ними смерть Петра — немало!

Но взгляды их! Их идеалы!

Мать к либеральности стремится,

Сын храбр и честен: Воин, Рыцарь.

Второй уж год Екатерина

Следила за вояжем сына.

Как сон, промчалось время это.

Вернулись в Петербург кареты

С семьёй Дю Нор, со всею свитой.

Екатерина столку сбита:

«Что?! Двести сундуков нарядов?

За этим ездить было надо?!»

Одно Екатерине ясно:

Два года ездил сын напрасно,

Поездка лишь усугубила

Всё то же, что и раньше было:

Высокомерье, самомненье.

Она уверена в решенье,

Что воспитанье лишь она

Дать внукам может и должна.

А Павел столько впечатлений

В Европе почерпнул и мнений,

Духовной пищи там вкусил,

Иначе о себе судил:

Там уваженье и сердечность,

В России — вечная увечность.

Мать фаворитам миллионы

Швыряет, он же бьёт поклоны:

Нужда в деньгах. Иной сынок

Переворот свершить бы мог.

В дневник запишет Павел: «надо

В терпении искать отраду».

Однажды горло заболело

У Павла. Мать к нему велела

Немедля лекаря послать.

Но разве можно доверять

Её врачу своё здоровье?

Сын в панике! Пока условье

Не передали Катерины:

(Не так уж мать неумолима):

«Наследник может сам решить,

Лечить его иль не лечить».

Дни замелькали как обычно

В делах обыденных, привычных.

Зима в обидах пронеслась,

Весна печально началась.

Ушли внезапно друг за другом

Орлов, что чуть не стал супругом,

И Панин — воспитатель сына.

Их двадцать лет Екатерина

Старалась тщетно примирить.

Вослед их странно хоронить:

Орлов пятнадцатью годами

Моложе, чем Никита Панин.

Царица с горечью отметит:

«Вот удивятся, если встретят,

Они друг друга в лучшем мире.

Они так нетерпимы были,

Их противоположны взгляды…

А перед Богом встали рядом».

Лишившийся супруги юной,

Орлов от горя стал безумным.

Всем было ясно — не жилец.

Внезапный Панина конец

У Павла вызвал исступленье, —

Он упадает на колени,

Целует руки, весь в слезах…

Учитель умер на глазах —

Апоплексический удар.

Так Павел искренне рыдал,

Что вряд ли сердце бы нашлось,

Что жалостью не изошлось.

Как бы нарочно две кончины

Сошлись с удачнейшим почином.

Наш! Полуостров Крым заветный!

Ну, как не ликовать при этом?!

Потёмкин хитроумный план

Осуществил. И Крымский хан

Просил нижайше Крым принять,

Чтоб частию России стать.

Мать дарит Павлу мызу славну,

Она так полюбилась Павлу.

Орлова прежнее владенье

Пришлось по вкусу, к удивленью.

Как счастлив сын, теперь он мог

Создать свой маленький мирок,

От матери отгородить,

В нём полным властелином быть.

Теперь один милитаризм

Всецело заполняет жизнь.

Он в Гатчине почти всё время.

О, наслажденье подчиненьем!

Там армию свою создал,

Её гонял и муштровал.

В ученьях строевых все дни.

Что вьюга! Зной! — Шагай! Пали!

Когда — нибудь и вся страна

Замрёт, ему подчинена.

Но страх ночной его терзает,

Ведь мать о нём повелевает

Любую мелочь доносить —

Шпионом каждый может быть.

И чтоб гвардейцы не схватили,

Ночные патрули ходили

Вкруг гатчинской его усадьбы,

Иначе разве можно спать бы?

Владел душою Павла страх.

Всё в жизни складывалось так:

Измены, смерть, он даже мать

Не мог опорою считать.

И чтобы избежать беды,

Нужны подземные ходы.

Туннели к озеру ведут.

Доныне вопрошают тут,

Ответить просим: "Кто здесь правил?"

И эхо глухо стонет: "Павел!"

Сын делом занялся, ну что же!

Вздохнуть Екатерина может.

Досадны, право же, масоны.

В Москве известны их персоны.

А чем масонство привлекает

Всех просвещённых москвичей?

Мол, якобы оно желает

Облагораживать людей…

Его таинственность, обряды,

Храм Справедливости, Союз

Взаимопомощи — Отрада

И нерушимость братских уз!

Увлёкся Павел мистицизмом

Не в Монбеляре[12] ли, как знать?

Масонство стало смыслом жизни,

И это раздражает мать.

Как в хаосе идей сыновних

Родился отблеск мыслей новых?

Ей это кажется фальшивым:

«Европе только подражать

И могут! Противоречивы

Их цели. Власть хотят прибрать,

А прикрываются идеей,

Высоким «штилем» говорят.

Масоны — это те злодеи,

Что свергнуть думают царя!»

Их лицемерное лукавство

Царица чует за версту.

Их тайны общества — коварство!

Их вывести на чистоту

Она стремится то и дело:

Насмешками клеймит их смело:

В истории они, как змеи,

Близ тех, кто власть в руках имеет.

Они нашёптывают Павлу, —

Он должен властвовать по праву.

Жена к масонам равнодушна,

Ей это откровенно скучно.

В чём видел смысл и правду он,

Ей навевало только сон.

Идеи равенства и братства

Народу голову кружат.

Как Катерине воздержаться?

Священные права трубят.

Ей не до шуток. Вспыхнул страх:

Казнён во Франции монарх…

И Павел из себя выходит,

От гнева места не находит:

«О, я не стал бы уступать!

Заставлю пушками молчать!»

Екатерина: «Быть злодеем —

Стрелять из пушек по идеям!»

Сперва она не понимала,

Чем революция страшна,

Зато теперь ей ясно стало.

Болезнь России не нужна!

И сочинения Вольтера

Уже изъяты из продаж.

Заразны мысли, как холера.

В огонь швырнули весь тираж.

Екатерина рано станет

Программу внука воспитанья

Обдумывать и обсуждать:

Каких учителей позвать

Для «господина Александра».

Наследнику так много надо

Умений, мнений, языков,

Не тоже, что для простаков.

Внук Александр, и только он,

Займёт за бабушкою трон.

Но от заумных разных схем

Обычно толку нет совсем.

Учителей различных стая

Немного в памяти оставят.

Но Франц Лагарп! Любимый самый!

Он воспитает Александра

В терпенье, в состраданье к людям,

Самостоятельность пробудит

И недоверчивость уже!

Уже морщинки на душе…

Как жизни не просты процессы!

Имеет каждый интересы…

С Лагарпом принц навеки связан,

Считал, что всем ему обязан.

Прелестный юноша, весь в маму.

В нём нет отцовского ни грана.

Высокий, стройный, кроткий, нежный.

С улыбкой тихой, безмятежной.

Но рано явится уже

Морщинки на его душе.

Отцом и бабкою любим,

Он станет полем битвы им.

Для Александра дачу строят

Причудливу, как сказ о Хлоре.[13]

Владенье принца — удальца

На грани бабки и отца

Усадеб, грани их любовий,

Непримиримых прекословий,

Таких язвительных, что смерть,

И та, не сможет их стереть.

И саламандра бы в горниле

Таком — сгорела бы до пыли!

А Александр устоял.

Он Янусом двуликим стал.

Вынослив должен быть правитель.

На Александра посмотрите:

Зимой в открытом экипаже

(Теперь представить страшно даже!)

По бездорожью он гоняет,

И кончик носа потеряет.

Он отморозил кончик носа!

Правитель должен быть вынослив…

От батюшки не жди пощады:

Участвовать в ученьях надо.

От пушек превеликий грохот.

На ухо левое оглохнет

Примерный сын. Примерный внук

У бабушки иных наук,

Манер изящных и галантных,

Впитает он от модных франтов,

Одетый в бархат и чулки,

И золотые башмаки,

Оставив в Гатчине отменный

Наряд иной — мундир военный,

Ботфорты, жесткие перчатки…

Там в Гатчине свои порядки.

Когда решили, что ученье

Уже подходит к завершенью,

Схитрила бабушка — старушка,

Внучку расставила ловушку:

Как будто, в гости пригласила

Она двух баденских принцесс.

А про себя давно решила:

«Пора, пора — смотреть невест!»

Явились барышни. И что же.

Сказать Екатерина может?

Что думает она при этом?

«Достойные своих портретов!

Роскошны волосы и кожа.

Пленительней Луиза всё же…»

«Прелестна юная Сирена,

И скромность необыкновенна,

Как образована, изящна…

Не будь принцессой настоящей,

Могла б царить и без короны!» —

Так думал Александр влюблённый.

Согласна девушка. Ведь сам

Прекрасен юный Александр.

Он строен и широкоплеч.

Таинственностью веет речь.

Когда же их соединили,

Колокола три дня звонили.

Всё убеждало Катерину:

Не допускать к престолу сына.

Ах, как бы радовалась мать,

Когда б могла она узнать,

Что в письмах тайных пишет он,

Придворной жизнью удручён:

«Несчастен в обществе людей,

Где вор, подлец и лиходей, —

Все алчут высшие места.

Их жадность, их нечистота

Изгнали правду, совесть, честь.

Хоть в чём — нибудь порядок есть?

В лакеи их бы не желал!

И если б мог, давно сбежал

И жил на Рейна берегах

Среди семьи, друзей, собак…»

Увы, прочесть ей не дано

От сына тайное письмо.

Всё потому, что пишет внук!

Под властью роковых минут,

Когда как гром над ним сиречь,

Повисло, как дамоклов меч,

Желанье бабушки родной

О том, чтоб правил он страной.

А Павел не мечтал сбежать…

Он жаждал ринуться на грязь,

Её расчистить, разгрести,

Страну в порядок привести.

В конвульсиях его мечты

Метались в жерле пустоты.

Орлов, Потёмкин и Мамонов,

И иже с ними — вне закона!..

Их мать зовёт «учениками,

Что помогают ей с делами».

Она вольна сама решать,

Кого ей нужно обучать.

Из молодых учеников

Был Зубов не из простаков.

Он запросто с императрицей

Под руку ходит и гордится,

Что двор трепещет перед ним.

(Платону двадцать с небольшим).

Хотят все быть ему по нраву,

И он мздоимствует на славу.

Разряжен словно как павлин

(Платону двадцать с небольшим).

«О, милое дитя, Платоша!»

На самом деле нехороший.

Ах, как старался Павел снесть

Его цинизм, нахальство, спесь.

Обычным смертным жизнь у Павла

Со стороны казалась славной.

И каждый пятый день в году

Бывал наследник на виду.

Так в воскресенье или в праздник,

(А их немало было разных!)

Екатерина в церковь шла.

Чета наследника была

Всенепременно рядом с ней,

А также причт и сонм гостей.

По воскресеньям бал бывал,

И менуэтом открывал

Его наследник непременно

С своей супругой несравненной.

А в Масленицу, Новый год,

Иль пост когда к концу придёт,

Бывали балы — маскарады…

Тогда придумывать наряды,

Картины, шутки и шарады,

Остроты и забавы надо.

Как бедный Павел устаёт!

Ведь он и сам балы даёт

Два раза каждую неделю:

В субботу, как и в понедельник.

Охотник до театра он:

Умён, насмешлив, увлечён.

Но это пена, суета.

В душе его одна мечта:

Монархию перекроить,

Всё переделать, «перешить».

Как только он взойдёт на трон,

Порядок будет наведён!

Ах, бедный Павел! Бремя власти

Повергнет жизнь твою в несчастье…

Пока паришь ты в облаках,

Высоких мыслях и мечтах,

Надеясь хаос победить…

Увы! Тебе недолго жить.

«Я не хочу любимым быть

За зло, — он говорит друзьям. —

Пусть ненавидим буду я,

Но точно буду знать при том,

Что ненавидим за добро».

С войны был привезён мальчонка.

Крестили пленного турчонка.

Смышлёный, шустрый, черноглазый

Понравился мальчишка сразу,

И к Павлу комнатным лакеем

Был взят, а после брадобреем,

Определён, когда подрос.

Так славно был решён вопрос.

И Павлу шею ежедневно

Намыливал отменной пеной

Кутайсов, — лучший брадобрей

И из доверенных друзей.

Он мог не только лишь побрить,

В любой момент - полезным быть.

Психолог тонкий, в настроенье

Он мог проникнуть без сомненья.

О раздраженности всегда

Просителей предупреждал.

В вопросах разных разбирался,

Улаживать дела старался.

И Фигаро его прозвали,

Что графом станет он, не знали.

Но графом став, душой лакей

Так и остался брадобрей.

Он, Павла брея по утрам,

Болтал. Случайно, будто сам

Он где - то что-то услыхал,

И царски мысли направлял

По воле тех, кто не жалея,

Золотили ручку брадобрея.

Пусть низкий сводник, интриган,

Кутайсов по природе сам

И не был злобный человек,

Но жадность одержала верх…

До Павла слухи долетели:

Он — подкаблучник! В самом деле?!

Мол, пляшет он жены «по дудке».

Тогда он взял и ради шутки

Избрал себе такой предмет:

Дурнушку и за тридцать лет.

О ней твердили не шутя,

Что отцвела не расцветя.

Его семья — России счастье,

Опора будущей династьи.

Жена — красавица, детишки.

К чему дешёвые страстишки?

В раю с Марией десять лет

Он верности хранил обет.

Вот только к Гатчине стремленье

Не находило подкрепленья

И интереса у княгини :

Там было скучно, как в пустыне.

Ей время муж не уделял,

В живых солдатиков играл.

Мария к Павловску душой

Привязана, само собой,

И Монбеляр устроить там

Стремится, если не Потсдам.

В чём видел смысл священный он,

Ей навевало только сон.

С вещами жёнушки почившей,

И фрейлин, честно ей служивших,

Передают второй жене.

Средь них окажется вполне

Непривлекательная дама.

Никто бы не поверил прямо,

Что Павлу будет много лет

Она являть собою свет…

Вот Божество! Души царица!

Никто не может с ней сравниться!

Ум пенился, играл, искрился,

И разговор часами длился

О рыцарях и об искусствах,

О тайных и высоких чувствах,

Масонских ложах, идеалах…

Ах, глаз прекрасней не бывало!

Они сияли и ласкали

Всё понимали и прощали.

Всё то, чем жил и грезил он,

Теперь звучало в унисон!

Жена старалась примириться

И по возможности не злиться

С явленьем странным — брак втроём

И видеть доброе во всём.

Огни масонства полыхали —

С Нелидовой всё жарче Павел

Вдавался в ярый мистицизм.

Им это скрашивало жизнь.

Жена училась не сердиться:

Не могут раз наговориться, —

Пусть отправляются гулять,

Не стоит этому мешать.

Их бред мистический ей скучен.

Есть дело: Kirche, Kinder, Kuchen.

«Коль мне случится умирать,

О Вас лишь буду помышлять», —

Писал Нелидовой «Павлушка».

Жена считала, это дружба.

А может лишь держала вид,

Скрывая раны от обид.

И хоть до дыр всё зачитаем,

Но никогда мы не узнаем,

Кто из троих душой кривил,

Кто искренен и честен был...

Во всём контрастная жене,

Смогла Нелидова вполне

Победу одержать искусно.

Она не сдерживала чувства,

И резкости, и вспышки гнева:

Швыряла туфли в Павла смело!

А после нежно ворковала…

Мария Федоровна мало

В таких вопросах понимала.

Её воспитывали сухо,

Представьте: Kirche, Kinder, Kuchen.

Что ей казалось идиллично,

Для Павла стало прозаично.

Мечты, химеры, мистицизм

Для Павла составляли жизнь.

Когда терпенья не хватало

На выходки и вспышка Павла,

Жена Нелидову тот час

Звала. Она утешит в раз.

Мария пользу извлекала,

Там, где другая бы страдала.

Да — да, немецкие принцессы

Такого крепкого замеса…

Так десять лет проводит славно

Нелидова в семействе Павла.

Однако, тема не нова:

Какие горькие слова

В письме Куракину она

Пошлёт, обидой сражена:

«Проходит всё, и друг сердечный,

Что клялся в преданности вечной,

Несправедливым стал тираном,

И обижает постоянно.

Когда же простит он прощенья,

Лишь вызывает отвращенье».

Две — три недели пролетели,

Да что же это, в самом деле?!

Куракину опять посланье,

Опять душевное признанье:

«Я это сердце изучила,

И рада, что судьба вручила

Ему правление людьми…

Как будут счастливы они!..»

Какая перемена мненья!

Да что же это? Наважденье?

Удар случился с Катериной.

Послужит ли её кончиной?

Казалось, будто вся страна

В безумие погружена.

Ведь в это время Александр

Своей рукой подпишет сам

Проект, лишающий отца,

Желаемого им венца.

Он бабушку благодарил,

Что предпочтенье получил…

Бразды правления из рук

Екатерины пали вдруг.

Она пыталась на прощанье

России сделать завещанье.

Так Польшу, Крым своим приданным,

Пришедшим позже, позже данным,

Екатерина называла,

А Александра почитала

Своим с Россиею прощаньем,

Своим России завещаньем…

Но поработала химера

При воспитаньи лицемера:

В одном он бабке обещался,

В другом — родителям поклялся.

И хоть до дыр всё зачитаем,

Но никогда мы не узнаем,

Что было вправду там такого,

Неужто ли семейный сговор?

Притворно повинуясь бабке,

Он обыграл проблему так-то:

Себя избавил от короны,

Раз батюшка так рвётся к трону.

Не зря ему писала мама:

«Держись условленного плана».

Мечты бывают за горами,

А смерть за нашими плечами…

Императрица так желала

И все ж не опубликовала

Своё решенье, наконец,

Что внуку перейдет венец.

Хотела Манифест издать…

Куда он делся? Нам ли знать?

Рассказывали, Безбородко,

Взглянув подобострастно — робко,

Пакет бумаг швырнул в камин,

Мгновенно обратились в дым

Мечты царицы навсегда,

И Павлова взошла звезда.

Удар случился с Катериной

Послужит ли её кончиной?

Матрас сафьянный. Слабый свет.

Хрипенье, искажённость черт.

Недвижно тело. В горле стон.

Бессилен доктор Роджерсон.

С Екатериною удар…

И Зубова бросает в жар.

Обломки счастья созерцая,

Платон то смотрит не мигая,

То весь рыданием зайдётся,

Каким-то мыслям усмехнётся,

Опомнится и вдруг опять

Начнёт сознание терять.

Брат Николай не тратит время.

Как говорится, ногу в стремя…

Он в Гатчину примчал к обеду.

Там Павел мирную беседу

С супругой за столом держал

О том, как плохо ночью спал:

Забывшись, чувствовал, что сила

Неведомая возносила

Его куда — то в вышину,

И так не раз. Его жену

Тревога жуткая терзала…

И только это рассказала,

Им доложили: «Зубов здесь!»

Знать важная причина есть.

А вдруг пришли арестовать?!

Велели тут же принимать…

А Зубов на колени пал:

«Она кончается! — сказал, —

С императрицею удар!»

Семья в смятении, угар

И спешка. «Запрягать! —

Изволил Павел приказать.

Но сам ещё и час и два

Тянул. Кружилась голова.

А вдруг как да заговорит,

Объявит то, о чём молчит,

О чём уж знают все вокруг,

Лишит его престола вдруг.

Удар случился с Катериной.

И послужил её кончиной…

От стонов Зимний весь дрожал.

Победу Танат одержал.

Так ровно в шестьдесят семь лет

Она покинула сей свет.

Как только в девять сорок пять

«Всё кончено! — успел сказать

Лейб — медик главный, Роджерсон, —

Да будет мирным вечный сон…»,

Исчезли величавость, блеск,

Век золотой навек исчез.

«Я государь!» — воскликнул Павел,

Взял шляпу, трость и мать оставил.

Хоть во дворце кишит народ,

Народ иной — какой-то сброд.

Весёлый утончённый двор

Исчез навеки. Нудный хор

Под аккомпанемент ботфортов…

Звон шпор, как музыки аккорды.

Дворец здесь или караулка?

Команды раздаются гулко

По залам, где ещё вчера

Кипели праздник и игра.

Не придаётся сын рыданьям,

Он занят переодеваньем.

Мундир правителя сидит

Отлично: важный, строгий вид.

Да. Надо бы ещё успеть

И сыновей переодеть.

Полкам его наряд смешон,

Но он собою упоён.

К присяге все приведены.

Всё было начато с жены.

Потом наследник Александр

Присягу вслух читает. Сам

Ему подсказывает Павел,

Что несколько он слов добавил:

«И я до самого конца

Не посягну на жизнь отца».

Где скорбь? Да Павел стал счастливым,

Самодовольным и спесивым!

Его несчастная жена

И та была поражена…

Где скорбь? Не то заботой царской:

Хватило б только чёрной краски, —

Важнее дела нет как будто —

Наставить караульных будок,

К утру! Чтоб прусские цвета!

Сбылась заветная мечта…

Он знал давно, с чего начать

Страну дурную исправлять.

Чтоб прусский бело — чёрный цвет

В столице повстречал рассвет!..

Вот Аракчеев с Александром

По Петербургу скачут рядом.

Луна взволнованно глядит,

Как Петербург меняет вид…

Пусть нимб златой Екатерины

Уж начал меркнуть до кончины,

Однако, многим было ясно,

Что новый государь опасней.

Наутро будок появленье

Явило скорби обостренье.

От офицеров до солдат

Все в ужасе немом молчат,

Все искреннею скорбь являют,

Полками целыми рыдают.

Нет радостных манифестаций,

Парадов, шествий и оваций.

Так, где народа ликованье?

Со всех сторон слышны рыданья!

Да, правда, был и смех сквозь слёзы:

Явились гатчинцы серьёзны.

Солдаты, их окинув взглядом,

Сочли их облик маскарадом.

Всё на глазах переменилось,

В немецкий облик обратилось.

Не только шляпы, сюртуки

Изрезывались на куски,

Фасона ежели инова,

Чем правила велели новы.

Но вся Россия, каждый дом

Перевернулись к верху дном.

Однако, сочеталось мщенье

С великодушья проявленьем.

Ведь Павел не смыкал очей

На крыльях радости своей,

И властью наслаждаясь всласть,

Решил безмерно щедрым стать.

Отличья, милости, награды

Внезапно полетели градом.

За три недели миллион

Истратил на подарки он.

Как ордена он раздавал!

Горстями просто рассыпал…

Чтоб почитали и любили,

Всех из застенков отпустили.

Освободили по амнистии

Заложников масонской мысли.

На волю кроме Новикова,

Тургенева и Трубецкого

Десятки освобождены

И даже вознаграждены.

Так Павел взял и воскресил

Всех тех, кто верность сохранил

Его отцу. Лет тридцать пять

Пришлось им этой чести ждать.

Бывало, приступая к мщенью,

Он начинал с вознагражденья.

В том тайная была издёвка.

Так особняк с меблировкой

Возьмёт и Зубову подарит.

Чтоб побольней его ударить,

Чтоб очень скоро отобрать,

Унизить, отшвырнуть, сослать.

Хотите верьте ли не верьте,

Решает Павел после смерти

Родителей соединить.

Екатерину хоронить

Он не спешит. И гроб отца

Из Лавры посреди дворца

Был установлен на лафет.

О, зрелища мрачнее нет.

Зловещий траурный наряд.

Два гроба рядышком стоят.

Он руки их соединил.

Как будто свету говорил,

Что с этих пор Россией правил

Законный сын, наследник, Павел.

Печальным звоном отходную

Звонили сотни колоколен.

На пышный катафалк любуясь,

Затеею своей доволен,

В уме перебирает Павел,

Как здорово он всё обставил.

Пусть заговорщиков отродье

В столице при честном народе

Достоинство отцу вернут,

Гроб с почестями пронесут.

По Невскому в снегу, в тумане…

Орлов, шагая как в дурмане,

Корону нёс в своих руках.

Пассек с Барятинским, зажав

Покрова траурного кисти,

Плелись, в свои ушедши мысли…

О, как состарились они,

Как быстро пролетели дни…

И вид, какой у них печальный,

Как на загробном на венчанье.

Так что же Павел знал о них,

О матери с отцом своих?

Они детьми сюда явились.

Она из Цербста, он из Киля.

И вера их была иной,

И недалёкою роднёй

Они друг другу приходились.

Но как по-разному сложились

Их судьбы. Пётр лишь полгода

На троне был. Она народом

Российским правила треть века.

Не слишком ли для человека?

Теперь его черёд пришёл.

Бог даровал ему престол.

Родителей похоронили.

Итак, они в одной могиле.

Что дальше? Был ещё Потёмкин

Любовник? Муж ли? Чтоб потомки

Забыли бы о нём в веках,

Приказано развеять прах.

Порядок в прошлом наведён.

«Что дальше?»- размышляет он.

Случилось, что предполагали

И затаив дыханье ждали:

Досталось матери подругам,

Секретарям, друзьям и слугам.

Причудам Павла нет числа:

Так Бобринского он призвал,

Дал титул графа и поместье,

Чин генерала, ордена.

Но почему-то через месяц

Забыл о нём, и все дела…

Пален, Курляндский генерал,

В опалу Павлову попал

Одним из первых. В Риге ждали

Визита Польши короля.

Заранее торжествовали.

И оказалось очень зря.

Стоял почётный караул,

И в явствах в замке стол тонул.

Нет короля, ему не к спеху,

А Зубов — князь как раз приехал.

Ему все почести достались,

И можете себе представить,

Как гнев излил свой император:

Пален отставлен, губернатор…

Но люди тут же отыскались,

Что за Палена заступались.

И рыцарская струнка Павла

Тогда в ответ затрепетала.

С признанием, что царь не прав,

Был возвращён на службу граф.

Паленом куплен брадобрей,

И повелось, что с этих дней

Царь слышал много о Палене

Великолепных самых мнений.

Царь верил с детства, говорят,

Тому, что «все вокруг твердят»…

Ошибку повторить отца

И с возложением венца

Тянуть отнюдь не собирался.

К апрелю Павел был в Москве,

И там через недели две

На царство пышно он венчался.

В короне, скипетр в руках,

Сдержать стараясь бодрый шаг,

Под балдахином Павел шёл.

Теперь Он занимал престол.

Чтоб ясность навести в делах,

Прочёл при всех «Фамильный акт».

Понятно каждому отныне,

Что в роде старшему мужчине

Закон престол передаёт.

Что дальше?

Праздников черёд.

Довольно скучных потянулся,

И водопадом обернулся

Поток подарков и наград.

А кто ж их получать не рад!

Народ взволнован сообщеньем:

Крестьянам вышло послабленье, —

Указом Павловым три дня

Работать можно на себя.

Подумал о народе он, —

Ввёл положительный закон.

Хоть Петербургские указы

Не исполнялись все и сразу,

Но как же Павел благороден!

Явил заботу о народе...

Досадует императрица —

Народ поздравить не стремится.

Как это не приятно было!

Екатерина говорила:

При коронации толпа

Была отменно велика.

Так руку целовали ей,

Рука болела много дней,

Распухла аж от поцелуев.

Вот обер — камергер Валуев

Велел одним и тем же лицам

И раз, и два, и три явиться.

Мария горестно вздыхает —

Рука никак не распухает.

Свершилось. Павел был на троне

И в императорской короне.

Как Фридрихом хотелось стать.

Да где ж на это силы взять?

Не скромный труженик разумный,

А церемоний раб безумный,

Точнее режиссёр и прима

Сливались в Павле воедино.

Нелепых церемоний ряд,

Затем, как водится парад…

Таким манером править царством?

Достать величья государству?

Мнил Павел, что достиг обличья

И вида Прусского величья.

Он волновался: «Хорошо ль

Мою я исполняю роль?»

Как будто с напряженьем сил

Играть на сцену выходил.

И можно было бы сказать,

Что императора сыграть

Ему вдруг выпало на счастье,

И он спешит упиться властью,

Которая сейчас вот — вот

В другие руки ускользнёт.

Великий Фридрих и Людовик,

Лелеемы в мечтах с любовью,

Возвышены как идеал,

И Павлу нужен пьедестал.

«Кому Господь престол дарует,

Тот вдохновенья не минует».

Он дел своих не обсуждал,

А лишь приказы отдавал.

Считал: Царя происхожденье —

Залог священный назначенья.

И каждый следующий указ

Всех повергал в тупик не раз.

Итак, во всём наитие свыше:

Мол, де так повелел Всевышний!

Но эти древние слова

Имеют долю плутовства…

При чём Святое Провиденье,

Где всё решает настроенье?

Всё хорошо — великодушен,

Отзывчив, щедр и добродушен.

Был Павел «человек минуты»:

Откуда ни возьмись, как будто,

Вдруг вспышка. Боже! Это что же?

Он в ярости, и не возможно

Его уж переубедить,

Гнев высочайший усмирить.

(Из-за Натальи ли, как знать,

Привычка всех подозревать?!

Ему ведь было двадцать лет…

Дымился этой раны след

Чрез жизнь счастливую с другой,

Чрез взгляд любовницы младой

И через нежность милых чад

Дымился этой раны смрад…)

Но как бы грозен ни был сам,

Как гром, как смерч, как ураган,

Его понятия о чести

И рыцарственности с ней вместе

Не разделялись никогда.

И не казнил он навсегда,

Публично насмерть никого,

Прощал сердечно большинство

И в службу принимал опять,

Чтоб вскоре снова покарать.

Так странно Павел понимал

Великодушья Идеал.

Не стоит, право, забываться.

Свобода, равенство и братство

Огонь в Европе разжигали.

Монаршьи головы слетали.

Но чтоб монархию вернуть,

Австрийцы и испанцы пусть

Во Франции ведут бои.

У Павла есть дела свои.

Его Забота о России —

Зачем напрасно тратить силы?

Французы встали под ружьё

Спасать отечество своё.

Народы любят подражать,

И стоит одному начать,

Продолжат вскоре, дайте срок.

Но якобинства огонёк

В России Павел притушил,

Парижски моды запретил:

Кто подражает в мелочах,

Захочет то же на делах.

Литература развращает

Умы. И Павел запрещает

Из-за границы привозить

Различны книги, и вносить

Разврат и в веру и в закон.

Такой указ объявит он.

Представьте, вводится цензура

Не только на литературу,

Но даже музыка должна

Проверке быть подвержена.

Прощайте, «Гулливер» и Моцарт!

В Россию вы не попадёте.

До тыщи наименований

При Катерине издавали

При Павле — около двухсот

Книг, разумеется за год.

Вот так морозила цензура

Российскую литературу.

Смотрел, как будто в микроскоп,

И мелочей калейдоскоп

Там неизменно заслонял

Великих целей идеал.

Так было Павлом решено,

Чтоб во дворца одно окно

Дозволить опускать прошенья —

К царю прямое обращенье.

Он ключик у себя хранил

И в эту комнату ходил,

Прошенья лично забирал

И всё внимательно читал:

О притеснениях, обидах,

О тяжбах самых разных видов,

Побоях, грабежах и кражах,

О разрешенье выйти замуж,

О разрешении жениться

Или уехать за границу.

Писали все, кому не лень.

И император каждый день

Собственноручно отвечал,

Затем ответ публиковал

В газетах, там, где объявленья.

Всё быстро и без промедленья.

При том богатство или сила

Нисколько правды не мрачила.

Сословие твоё не важно,

Коль государь стоит на страже.

И если кто был виноватым,

Равнялся генерал с солдатом,

И, невзирая на чины,

Могли дворянства лишены

Быть за любое упущенье

Виновные! — По повеленью.

Так странно всё — таки признать:

Самодержавье укреплять

Старался неуёмный Павел,

А действия его без правил,

Показывали, как ничтожна

Сословий разница, раз можно

В одно мгновенье потерять

Значительность и низко пасть.

Пред гневом царственным равны

Сословья все и все чины.

В России стало страшно жить, —

В любой момент могли казнить.

А если миновала плаха,

Тогда живи, трясясь от страха.

Сочувствие — есть преступление.

Доносы — верное служенье.

Почтенны семьи погибали,

Мечты, надежды погребали.

И потеряв безумствам счёт,

Прозвали Павла «Пугачёв»,

Не тот, что так тревожил мать,

А от понятия «пугать».

И люди это беспокойство

За благородное достоинство,

За вечный неуёмный страх

Развеять не могли никак.

Но Чарторыйский говорил,

Что страх тот чудеса творил:

Ведь избегали воровать!

И подчинённых унижать!

Ведь меньше стало притеснений

И прочих злоупотреблений…

Хоть Павел на расправу скор,

Такой установил порядок.

В пять тридцать у него с докладом

Был генеральный прокурор.

К седьмому часу все вельможи

Своё докладывали тоже.

Сенаторы без лишних слов

К восьми сидели у столов.

А ровно в десять был развод,

И Павел к армии идёт.

Да, не взирая на погоду,

Всегда он выходил к разводу.

Обычно только в сюртуке,

В мороз одетый налегке.

Богатый завтрак после был

И отдых для поддержки сил.

В пятнадцать — лошадь верховая,

Всё сам проверит, разъезжая.

К пяти вернётся, чтоб опять

С министрами пообсуждать

Дела, что за день накопились.

Поужинавши, спать ложились.

Так день у Павла пролетал,

И к десяти он мирно спал.

Свечи горящей нет притом

В безмолвном городе во всём.

Не только грозный и строптивый,

Но вечно противоречивый,

Великодушьем, добротой

Он мог окутать образ свой,

Хоть оправдание ему

Совсем не нужно, ни к чему.

Все эти Павла ухищренья

Прозвали громко Возрожденье,

А голосом пиано тише

Назвали всё «затменьем свыше»…

Безумно Павла раздражало,

Что Гвардия собой являла, —

Та золочёная игрушка,

Чем забавлялась мать — старушка.

Царь Гвардии прикажет грозно:

К работе приступить серьёзной!

К ученьям, службе строевой!

Так Павел собственной рукой

На шее узел завязал,

О чём и не подозревал.

Затянут будет, дайте срок,

Проклятый этот узелок.

Решительно и без пощады

Внедрять задуманное надо.

Ему казалось, что к реформам

Склонилась гвардия покорно.

Чтоб упредить переворот,

Придумал Павел хитрый ход.

Вот гатчинским войскам приказ:

Им в Гвардию вступить тотчас!

Чтоб там веселье прекратить,

О каждом слове доносить.

А то при женском при правленье,

К военным вящем уваженье,

Вся Гвардия погрязла всуе

И прожигала жизнь впустую:

Тонула в роскоши, пирах,

Театрах, обществах, балах.

А сколько дорогих вещей:

Белья, чулок, сапог, плащей,

А также не один мундир

Имеет каждый командир.

Породны лошади, кареты,

Без счёта фраки и жилеты,

Златые пряжки, аксельбанты

И бриллианты, бриллианты…

Взял Павел всё сие и разом

Строжайшим запретил указом.

Ещё: «сменить мундиры их

Из прежних, слишком дорогих

В тёмно — зелёного сукна!

В шесть раз дешевле их цена!

Отныне, где б не появляться,

В мундире должно оставаться.

Жить скромно, формы не снимая».

Но экономия какая!

Наказывали каждый день.

За нерадение и лень.

За пьянство, лень и нераденье

И за дурное поведенье.

Как? Грозным криком и арестом,

Отсылкой в отдаленно место.

Кто службою пренебрегает,

Порядок если нарушает,

Того наказывать не грех!

Кого наказывали? Всех.

Царь обещание сдержал

И вскоре вправду разогнал

Тех, кто когда-то век Златой

Построил собственной рукой.

Но кем теперь их заменять?

Не знал, не разумел, где взять?

Куда ушли героев дни?

Вокруг лишь карлики одни.

Все порученья извращают,

Карикатурно исполняют.

Куракиным бы пышно жить,

Им не дано стране служить...

Архаров ловким парнем был,

И ловкостью себя сгубил.

Зачем-то Павловой Марии

Стал намекать, как говорили:

Возможен, де переворот,

Как в шестьдесят второй, мол, год.

Она всё мужу рассказала,

Что страшно разозлило Павла.

Архарова тогда изгнали,

А он старался для себя ли?

Он выяснить хотел: вполне ль

Мог Павел доверять жене…

Вот Воронцов из Альбиона

Не едет, только шлёт поклоны,

«Мол, стар и болен, жду конца…»

Всё байки. Из-за молодца

Растопчина он так писал.

Тот в красках другу посылал

Наиподробнейший отчёт,

Как в Петербурге жизнь течёт:

Что все от ужаса дрожат,

Как будто угодили в ад.

И что Растопчину нет даже,

Нет ничего мерзей и гаже,

Чем милость от государя».

Не слишком? Вправду говоря.

Царь почитал мундира власть,

Мол, должен бодрость придавать!

Удобну форму отменил,

Мундиром прусским заменил.

Причёска с буклями, коса…

Не лучше ль чисты волоса,

Чем их пропитывать часами

Мукой и салом и квасами?!

И немцем тот наряд смешон,

Давно из моды вышел он.

Суворов говорил по праву:

«Всё с прусских списано уставов.

Ужесточенья непомерны:

Критиковать приказ, к примеру,

Устав немецкий запрещал,

А русский — пыткой угрожал…»

Что Павел с армией творил,

Суворов очень осудил

И резюме сложил в стихах,

Что русский он, а не пруссак.

Был Павел, право, не глухим.

В отставку сослан исполин.

Куда ушли героев дни?

Вокруг лишь карлики одни!

В пылу однажды император

Сказал Палену: «Срочно надо

Намылить голову княгине

Голицыной, по той причине,

Что слишком много говорит!»

И вот, принят серьёзный вид,

Пален к ней приезжает, просит:

«Таз принести!» Ему приносят.

«Горяченькой водицы, мыла!»

Исполнено веленье было:

Намылена была головка

Княгини, бережно и ловко.

Чем ни нелепей порученье,

Тем изощрённей исполненье!

Приказано царю в угоду

Пускай в любую непогоду,

Коль государь проедет мимо,

Снять шляпы всем необходимо.

И если ты простой извозчик,

В руках обеих держишь вожжи,

То шапку в зубы суй, как раз!

Не вздумай нарушать указ.

А дамы все, хоть высший свет,

Пускай преклонных даже лет:

Чтоб выходили из кареты

И кланялись царю при этом.

Пусть в бальных туфлях прямо в грязь!

Не вздумай нарушать указ.

И шубы сбросивши, мужчины

Во фронт! Для этой же причин

Немедленно должны вставать.

Иначе могут наказать.

                                                              * * *

Всё чаще Павел в гнев впадал,

Он многих из столиц изгнал.

Лишаясь званий и наград,

С постов сановники летят.

Права дворянства он презрел.

Сенат унизил. Не хотел

Бывать на заседаньях в нём.

Обидел гвардию при том:

За что достойных изгоняют?

За что ничтожных возвышают?

Да и в кругу семьи роптали,

За сумасбродство осуждали.

И Александр и Константин

Трепещут молча перед ним.

Как Александрова жена

Сим произволом сражена,

Елизавета пишет: «Мама!

Ужасны выходки тирана.

При этом говорил он лично,

Что совершенно безразлично

Ему, что любят или нет.

Боялись лишь бы. Весь секрет.

О, мама, думается мне,

У войска что-то на уме…»

А в войске долго не гадали,

К Суворову гонцов послали

Чтоб он возглавил заговор,

Но получили приговор:

«Да как же я могу, ребята?

Ведь мной принесена присяга!

Не будет никогда на мне

Монаршей крови. Нет и нет!»

С рожденьем сына Михаила

Марии Фёдоровне было

Заявлено, что больше ей

Никак нельзя иметь детей.

Родив десятерых, сиречь

Здоровье нужно поберечь!

И Павла искренне вполне

Желание внушить жене,

Что ни о чём подобном он

Не думает, давно при том.

Вот так Кутайсов с Безбородко

Врачей подговорили ловко,

Дабы внести разлад в семью

И выгоду иметь свою.

Марии тяжело, муж знает,

Но в мае всё же уезжает

В Москву, где важные дела.

Москва его всегда ждала,

Москва его всегда встречала,

Его любила, привечала.

«Всё потому, что только здесь,

Вы есть такой, какой Вы есть:

Великодушный, добрый, щедрый», —

Твердил ему Кутайсов верный-,

«А в Петербурге, говорят,

Там правят дамы за царя…»

Попался государь в ловушку.

Уже однажды так в дурнушку

Влюбился, а теперь решил,

Что он свободу заслужил…

На Павла пала «благодать»

Лопухиною Анной звать.

У новой фаворитки нет

Ума Нелидовой, но лет!

Всего шестнадцать! А глаза!

Горят, зовут — забыть нельзя…

Невинно — чистый этот взгляд

Желаннее любых наград…

Кутайсов, славный брадобрей,

С семьёй повёл торги о ней:

Какие должности, чины

Родные получить должны…

Папаша Лопхин с тех пор

Стал Генеральный прокурор

И переехал из Москвы

На набережную Невы.

Марии Фёдоровны горе:

Лопухина теперь в фаворе!

А государыня в опале,

Сумеет выбраться едва ли…

Не слушал больше государь

Мамзель Нелидову, как встарь.

Жене велел, чтобы была

Тиха: «Не сметь в мои дела

Отныне больше сунуть нос!»

С Нелидовой решён вопрос.

(В крови огонь любви пылает!

Её упрёки досаждают.)

Ей велено покинуть двор.

Какой неслыханный позор!

Жена осмелилась просить

Её «публично пощадить».

Отныне царь свою семью

Не допускает в жизнь свою.

Под подозрением семья:

Супруга, как и сыновья,

На жизнь царёву умышляют.

Они ж, напротив, ожидают,

Что им иль головы снесут,

Иль в ссылку дальнюю сошлют.

Рассказывали, что как будто

Заметив, что читает «Брута»

Его наследник Александр,

Пошёл в библиотеку сам

Государь, нашел страницы,

В которых ясно говорится,

Как умер на глазах отца

От страшных пыток до конца

Сынок Великого Петра.

Мол, призадуматься пора…

И каждый день теперь в слезах

Марии милые глаза.

Десятерых дала детей,

А мужа отняли у ней.

Она супруга обожала,

Но в людях мало понимала.

Так об Иуде написать:

«Палена невозможно знать,

Знать и при этом не любить!»

За что ж Пален хотел сгубить

Нелидову с Императрицей

И этого сумел добиться?

Они как ангелы царя

Не уставали, говоря:

«Поспешность надобно умерить!

Обдумать, взвешивать, проверить

Свои решения!» Павлуша,

Когда любил, бывало, слушал…

Палену не хотелось впредь

Влияние жены терпеть.

Лопухина душа — девица,

Став фрейлиной императрицы,

Блистала при дворе в фаворе.

Невинность чистая во взоре.

Её отец смог князем стать.

В девизе слово: «Благодать».

Он через год, устав от дел,

Уйти в отставку захотел.

Ну разве можно отказать?!

Он заслужил за Благодать…

Хоть Павел танцевать любил,

Вальс неприличный! — запретил.

Но лишь узнал, Лопухина

Запретом тем огорчена,

Ура! Да здравствует круженье!

Он отменяет запрещенье!

Ни дня не ведал царь покоя,

Вот платье, русского покроя

Приказ: «с приёмов удалить,

Чтобы французским заменить».

Но сожаленья вздох невольный,

Взгляд фаворитки недовольный,

И платье русское опять —

Приказ: «Немедленно достать!»

Причиною другой реформы

Любимый цвет Анны Петровны

Послужит. Это яркий цвет —

Малиновый, и много лет

С тех пор гвардейские чины

В малиновом ходить должны.

Что пожелает Благодать,

Монарх немедля может дать.

Уход Нелидовой повлёк

Буксгевдена с поста уход.

Из Риги Пален приглашён,

Столицы губернатор он.

Столицы! Пален  губернатор.

Полиции и почт глава.

Ну что ещё казалось надо?

У Палена целькакова?!

Подняться выше — вот мечта!

При Павле же проблема та,

Что в миг всего лишиться можно.

Ты — царской ярости заложник.

Проблему надо устранить,

Поэтому царю не жить.

И англичане торопили,

Не зря же Палену платили…

Отлично разработан план,

Не смог бы лучше дьявол сам:

Разлад в семью царя вносить,

И преданнейших устранить.

Убийцам нужен Александр,

Ведь если сын — сообщник сам,

Он будет совестью палим,

И можно властвовать над ним,

А значит и над всей страной.

Цель Палена была такой.

А говорили, будто Павел

Предвиденьем себя прославил…

Ведь аспида пригрел на шее,

Главу изменников, злодея!

«Пфификологии»[14] мостак,

Являл все факты Пален так,

Что б с точностью наоборот,

Царь понял, что и как идёт.

(Считают так пошло от века:

Для делового человека

Пронырливость — родная мать:

Крутись, коль хочешь выживать.

И эта песня подлецов

Так и звучит со всех концов.)

А царь доверчиво внимал,

Потом указы издавал,

И вывод делали о нём,

Что он де тронулся умом.

Начальник почт придумал способ,

Чтоб важные решать вопросы.

Имея доступ к частным письмам,

Как сплетню новую замыслит:

«Мной перехвачено письмо,

Монарх, читайте вот оно!»

И Пален будто кукловод

Царя на ниточке ведёт. 

Ведь обаяние его,

Как дьявольское колдовство.

Как остроумье самобытно

Высокий лоб, лицо открыто.

Он остроумен, он шутник .

Вот стопроцентный бунтовщик!

Все в Павле чудно совпадало:

И грубость прусского капрала,

И утончённый мистицизм

Его пронизывали жизнь.

И дело обстояло так:

Мог изувечить за пустяк,

Иль за безделицу сослать,

В минуту жизнь переломать.

Дюрок считал: «Такой режим

Поистине невыносим…»

Врачи гадают двести лет,

Безумен Павел был или нет.

И спор до наших дней гремит.

Кто императора бранит

И в нём тирана проклинает,

Кровавым зверем почитает.

Кто видит гения печать.

Не станем это обсуждать.

Царь до предельного размера

Умел раздуть любой пустяк,

И часто сам не знал примерно

Поступит этак или так.

В Европе это подхватилось,

Карикатура появилась:

Изображенье Павла. Рядом

Там справа слово «контрпорядок»,

«Порядок»- слева. На челе

Там «беспорядок», (в голове!)

Безумства главная причина.

Сын — антипод Екатерины,

Да-да! Он тем безумен был,

Что сердцем вовсе не кривил,

И не давал себе труда

Лукавить даже иногда.

Нормально только притворяться

И в лицемерье изощряться!

Так позже вымышленный Чацкий

С Чаадаевым ума лишатся.

Клевещут, будто не поймут…

Так Павлу ставится в вину,

Что рассыпал, как град указы,

Их не обдумавши ни разу.

На размышленья у него

Лет тридцать было до того!

Был Павел в стороне до срока.

Чума обычно шла с Востока,

А тут «моральная чума»

Явилась с Запада. Она

Одним своим распространеньем

Европе всей уничтоженьем

Грозит, по мнению царя.

И он волнуется не зря.

Народы любят подражать.

И стоит одному начать,

Любое может получиться,

На плахе можно очутиться!

Мальтийский Орден Иоаннитов

У Павла попросил защиты.

Ещё при прадеде Петре

Мальтийцы были при дворе.

Бывало, командор мальтийский

Служил на флоте на российском.

Бывало так же, для примера,

Что наших русских офицеров

На Мальту слали обучаться,

В морских науках укрепляться.

При Катерине много дел

Гроссмейстер Ордена имел.

Решались важные вопросы

У Павла юного под носом.

И Павел очень почитал,

Что о мальтийцах прочитал.[15]

Как Иоанниты благородны.

Как Богу их дела угодны…

Проходит много-много лет,

Приюта у мальтийцев нет.

Мальтийцам мощи не хватило

Отбить Наполеона силы.

Мальтийский Орден Иоаннитов

У Павла попросил защиты.

В Мальтийский Орден царь вступает.

С католицизмом помышляет

Плотину Павел водрузить:

Не дать Европу затопить

Кровавых революций волнам.

Мальтийским стал Магистром полным

Наш император православный!

Он одержим идеей славной:

Возглавит он поход Крестовый

Супротив революций новых,

Защитник рыцарских идей,

Защитник чести королей.

Мальтийский Орден и Россия

Теперь навеки побратимы.

Повелевает царский перст:

На герб страны — мальтийский крест!

Зачем был нужен приорат?

Что в свете люди говорят?

Наполеон, подмяв Европу,

Захочет взять Константинополь…

И мысль, что возникала сразу —

Нужна в Медитеране база.

Царь Орден школою считал,

Что чувства высшие внушал,

Какие только в мире есть:

Ответственность, законность, честь.

Он дерзновенно править начал —

Мальтийцам отменил безбрачье.

Мечтал, чтоб сделался доступным

Учёным и артистам крупным

Мальтийский орден, — всё химеры!

О Павел, где же чувство меры?!

Теперь у Павла есть Патрон.

Представьте, римский Папа он!

И писем целая река

Теперь течёт издалека.

Да, надо Папе предложить

Приехать в Петербург пожить.

Когда французы доведут,

В России он найдёт приют.

Проколебался Пий Шестой,

Так и не утвердил Буллой

Он Императора Российского

Магистром Ордена Мальтийского.

На Мальте чтобы укрепиться,

Пришлось с Наполеоном биться.

Союзники же, англичане,

(Вот фарисеи — пуритане!)

Нарушив договоры, просто

Делить не пожелали остров.

Британский флаг над Мальтой реет,

И в Павле раздраженье зреет…

Не Павла взбалмошный каприз,

Английской наглости сюрприз,

Срывая маску с англичан,

Разлад все глубже намечал.

Был Павел в стороне до срока.

Чума обычно шла с Востока,

А тут моральная чума

Явилась с Запада. Она

Своим распространеньем

Европе всей уничтоженьем

Грозит, по мнению царя,

И он волнуется не зря.

Но чтоб Монархию вернуть,

Испанцы и австрийцы пусть

Со Францией ведут бои,

У Павла есть дела свои!

Его забота о России…

Однако Павла упросили

Помочь Европы королям,

А то, мол, пожалеет сам.

Росло у Павла беспокойство.

Суворову вручают войско,

Мальтийский крест ему дают

И подвигов в Европе ждут:

«Суворов, поспеши скорей!

Ступай, герой! Спасай царей!»

Царь верно разгадал секрет,

Секрет Суворовских побед

И подвигов — был в нём самом,

И бесстрашном духе боевом.

В нём темперамент и душа

Сливались, гением дыша.

Для русских войск он был иконой,

Приказ фельдмаршала — законом.

Он балагурил и шутил,

Скрывая свой душевный пыл:

Смесь искренности, простоты,

Лукавства, чести, доброты.

Ни правил, ни традиций нет.

Для достижения побед

Имелись сферы вдохновенней:

Он, как республиканский гений,

По духу близок им бывал…

Да! Тем, с кем ныне воевал!

Триумф Суворовских побед

Бросал на Павла яркий свет.

Француз зловредный атакован

И совершеннейше разбит:

И Брешия свободна снова,

И из Пескьеры он бежит.

«О! русский Бог!»- французы стонут.

Ведь тысяч двадцать их урону.

Милан Суворову так рад,

Как будто это Бонапарт,

Которому назад три года

Миланцы же слагали оды.

Себя победами прославил,

В четыре месяца избавил

Италию от банд французских,

Герой Суворов, воин русский.

Теперь в Империи Российской

Он будет князем Италийским.

Меж ним и венской камарильей

Конфликты были в изобильи.

Но почему же Венский двор

Так не доволен до сих пор?

Их император предпочёл,

Чтоб из Италии ушёл

Скорее победитель Марс

В Швейцарию: «Спасайте нас!»

Так Альпы песнёй лебединой

Послужат русскому Орлу.

По кручам, по обрывам, льдинам

Пришли в Урзенскую дыру[16],

И там ребром вставал вопрос:

Возьмём иль нет мы «Чёртов мост»?

И приходилось умирать,

Идя вперёд за пядью пядь.

О, наши бедные солдаты!

И гор не видели ребята!

Крестьяне Русская земли,

Срываясь в пропасти, ползли

От старых ран в изнеможенье,

Таща с собой вооруженье,

Орудия, боеприпасы

По горным тропам по опасным…

Пятнадцать тысяч человек

Геройски полегли навек.

Но что же там они искали,

Идя в заоблачные дали?!

Нет интересов у России.

Австрийцы поддержать просили…

И карты скрыли австрияки,

А те, что были, карты-враки…

Нет с продовольствием обоза…

Союзники ль они, серьёзно?!

Такое мненье Павла было:

«Цинично тратя наши силы,

И англичане и австрийцы —

Предатели и кровопийцы.

Что русские завоевали,

Они себе поприбирали.

В военных действиях погрязши,

В постыдной жадности увязши,

Они к корыстной рвутся цели.

Народам войны надоели.

Не будут русскими руками

Грести победу англичане!»

Суворову депешу Павел

Немедля в Австрию отправил.

В ней пишет император - рыцарь:

«Довольно по Европе рыскать!

Пора домой, все рады Вам.

Я по заслугам Вам воздам».

Суворов двинулся в Россию

Держался из последней силы,

Войскам являя дух железный,

Но победить не смог болезни…[17]

Как щедро царь решил отметить

Правления четырёхлетье.

Себе, в великодушье скор,

Подпишет смертный приговор.

Надумал царь на этот раз

Издать амнистии указ.

Он даже Зубовых вернул.

Ведь поклялись служить ему

«Все жизни дни и кровью всей…»,

Змеиной кровушкой своей.

За Зубова просил Кутайсов.

Платон жениться обещался

На Маше, дочке брадобрея.

Какая славная идея!

Письмо от Зубова, вот честь!

Попался глупый турок в сеть.

Тщеславье голову кружит,

Он в ухо царское жужжит:

«Платон желает породниться,

Вернуть бы Зубовых в столицу!»

Царь рад любимчику помочь

Удачно замуж выдать дочь.

Кутайсов не подозревает,

Что цель у Зубовых иная…

Клан Зубовых опять в столице…

Куракиным к императрице

Указ амнистии помог

Вернуться в дружеский кружок.

Они поддержкой нужной стали,

Ведь государыня в опале.

Друзья считали, что душой

Был Павел добрый и простой,

Однако Ата[18] не спала,

Шипела в уши и плела

Интриги злобные. Монарх

Не сведущий в таких делах,

Мгновенно в ярость приходил,

Тогда судил, карал, казнил

Не от жестокости своей,

От подлости иных людей.

У Павла два устоя есть,

Они: всевластие и честь.

Но честь, вводимая приказом,

Бесчестной делается разом.

Царь-рыцарь не предполагает,

Что он свободу подавляет.

У Зубовых пошли обеды,

Пирушки, странные беседы.

У Ушакова, Хитрово

Сбирались часто, для чего?

Талызин, командир блестящий,

Бывает в обществах всё чаще…

Богат и холост, между прочим,

Стал задавать пиры до ночи.

В Преображенском[19] он любим,

И дом его необходим,

Ведь там за дружеским обедом

Велись крамольные беседы.

Талызин, мистик и масон,

Он Паниным[20] был вовлечен,

В теории силён был Панин.

План отречения составлен, —

Чтоб царь, отрекшись, жил безбедно.

Да, фантазировать не вредно…

Мечтал он искренней душой,

Что царь останется живой.

И Зубов[21] младший убеждён:

Талызин прав, — считает он.

Как принимала Жеребцова

Гурманов! Что же тут такого?

Изысканна… Уитворд — лорд

И тот её любовью горд.

Родная Зубовых сестрица,

Прекрасная как царь-девица,

Всё наперед о бунте знала

И время даром не теряла.

Круг заговорщиков растёт.

Искусно Пален сеть плетёт.

Когда в приватнейшей беседе,

Свою уверенность в победе

Над Англией явил Рибас,

Благоволение тот час

Такое Павел проявил

И милостями он затмил

В Рибасе мысль о переменах.

Враз заговорщики измену

Почуяв, медлить не желали,

«Лекарство вредное» подали.

И до последней до минуты

С Рибасом Пален был как будто…

Ведь Пален бдит за шагом каждым

Государя. Всё было важным.

Притом особо пригодилась

Княжны Лопухиной болтливость.

Циничен Растопчин, хитёр,

Умён и памятью остёр.

Дабы карьеру продвигать,

Он не стеснялся клеветать.

При Павле быстро продвигался.

Однако, Пален постарался

Царя уверить, что ему

«Кривые души» ни к чему.

Тут Павел вышел из терпенья,

Им было принять решенье

Растопчина в Москву изгнать!

(Да просто Палену мешать

Догадками стал Растопчин —

Одна из главнейших причин!)

Три дня до марта оставались,

Фигуры чётко расставлялись.

Был Пален — ферзь! Он взял слона.

Вам комбинация ясна?

А младшие фигуры ферзь

Уже успел с доски стереть.

Все мелочи в его уме

Уж предусмотрены вполне.

Событий четко ход предвидел,

Ведь режиссером тех событий

Был сам столицы губернатор.

А бедный Павел — император,

Покорно к гибели своей бежал,

Как зверь затравленный дрожал.

Так Павел слабостью своей,

Что прогонял легко друзей,

А подлецов легко щадил,

В сеть к Палену и угодил.

Обложен царь со всех сторон,

И даже пёс им устранён

Был Аракчеев — верный пёс.

Давным — давно он службу нёс.

Был в Гатчине он губернатор,

Талантливый организатор.

Вид Аракчеева престранный:

Он «тип огромной обезъяны

В мундире» внешностью являл,

Так говорили те, кто знал.

Взгляните, право, на портрет,

Там этих черт в помине нет!

Озлобленные языки

Такие лепят ярлыки.

Но сущность-то была в другом,

Нрав: "смесь жестокости с умом".

Такая взрывчатая смесь,

Что страшно дело с ним иметь…

Он с гатчинских ещё времён

Был императором пленён:

Его возвышенной душой

И бескорыстной добротой.

Характером своим солдат,

Солдатам вовсе не был брат.

Порою слышно и теперь:

Был Аракчеев лютый зверь,

И отвратительный мужлан,

И бессердечный грубиян,

Жестоко мог пытать и бить,

За мелочь, не желал простить.

Но высоко царя доверье —

И Аракчеев артиллерии

Инспектором назначен был,

На службе рвенье проявил…

Был в артиллерии порядок,

Случиться же такому надо:

Он как-то допустил оплошноть,

И ферзь использовал возможность —

Царю немедленно донёс,

Так изгнан был вернейший пёс.

«Да, англичане и австрийцы

Предатели и кровопийцы.

В постыдной жадности погрязли.

В военных действиях увязли,

Они к корыстной рвутся цели…

Народам войны надоели.

Не будут русскими руками

Грести победу англичане.

Что русские завоевали,

Они себе поприбирали»-,

Так стал задумываться Павел

Об измененье этих правил…

И тяготился их союзом,

Что даже ненависть к французам

От гнева праведного тает.

Сменить партнёра царь решает.

Происхожденье Бонапарта,

Хотя, конечно, темновато,

Но ходят слухи, что порой,

Он благороден, он герой.

Как утверждал Уитворд-лорд:

«Безумье Павлово растёт»…

Ведь Павел впрямь обезумел —

Сменить партнёра захотел.

Об Англии печётся? Нет!

Конечно не в своём уме!

Однако, этот лорд болтливый

Лишь поспособствовал разрыву.

Разведка наша не дремала,

Посланье то расшифровала.

Вот влип с депешей этой он!

Немедля выслан в Альбион.

Ещё свидетельством безумства

Такое было безрассудство,-

Опубликовано в газетах

В Европе объявленье это:

«Российский Император бравый

Устал великие державы

В жестоких войнах наблюдать

И собирается позвать

Всех государей просвещённых

На поединок, посвящённый

Установленью примиренья,

Европы всей успокоенья,

Последний самый поединок,

Чтоб войнам не было помину».

Как Павел и предполагал,

Никто его не поддержал.

У Павла получалось славно

Смешать серьёзное с забавным.

К тому моменту, слышал он,

Стал консулом Наполеон.

Стал консулом, навёл порядок

Во Франции. А, может, надо

Забыть, что он — заклятый враг?

Вдруг враг навстречу сделал шаг:

И предлагает Бонапарт

Распорядиться, чтоб солдат,

Всех пленных русских: генералов,

И офицеров, — их не мало,

Примерно где-то тысяч семь, —

Вернуть на родину, совсем

Без выкупа любого свойства,

Из уважения к геройству

И храбрости к войскам России.

(Об этом даже не просили!)

Любезность необыкновенна,

Ей нет в истории примера:

Мундиры новые даны

Из неприятельской казны.

И этим жестом дружбы новым

Был Павел просто очарован.

Романтика, что в сердца Павла

Пылала, билась, трепетала,

Явилась видимо и зримо,

И дать ответ необходимо.

В Париже консул Бонапарт

Посланью Павла очень рад,

Такого поворота дел,

Наполеон давно хотел,

Он ход свой верно рассчитал,

Так что там Павел написал?

«Пути правления разны,

Но перед Богом мы должны

Вернуть Европе тишину,

И я Вам руку протяну.

Не должно в стороне сидеть

И с равнодушием смотреть,

Как разоряется Европа.

Мы это понимаем оба».

Такого не было явленья —

Со Францией объединенья!

Держись, коварный Альбион!

Союзник наш — Наполеон…

Пленён Наполеон, и вот

Зовёт он Павла — Дон Кихот,

Должно быть в наилучшем смысле,

За романтические мысли.

Пускай смешон он для кого-то,

Но благородство Дон Кихота,

Его душевные порывы,

Всегда чисты, всегда красивы.

«Раздавим Англию — змею,

Затем поделим Азию!» —

Так предлагал Наполеон,

Но был ли откровенен он?

А может, думал, Дон Кихот

На службу к Цезарю идёт?

Всё было в этом примиренье

И восхищенье и презренье…

Приказ получен атаманом

Донского войска: «К англичанам

Нагрянуть в Индии владенья

И разорить их заведенья!»

А так же англичанам страшны

Военные фрегаты наши:

С Камчатки к берегам Китая

Идут, британцев не пуская,

С Китаем больше торговать.

С кем он надумал воевать?!

Ну, разве Павел не безумен?

Он спорить с Англией задумал!

Дух Альбиона возжелал,

Чтоб Павла сын у власти встал.

У подлецов широк карман

Для злата ушлых англичан.

И Пален, алчностью гоним,

Давным — давно в плен сдался им.

Ах, время быстро убегало,

Как жить ему осталось мало,

Монарх и не подозревал:

Дух бунта в воздухе витал.

И хоть до дыр всё зачитаем,

Но никогда мы не узнаем,

Как бы История сложилась

И что бы вправду получилось

Когда б Донские казаки

Впрямь омочили сапоги

В самом Индийском океане…

Но что поделать: англичане

В России уж переворот

Готовили не первый год.

Архангел грозный Михаил,

«Тот, яко Бог» издревле был

Царям всем царь, и это так.

Рассказывают, что солдат

Стоял на службе часовой,

Когда явился сам святой,

Святой Архангел Михаил,

И с тем солдатом говорил.

Велел Архангел доложить,

Что церковь нужно заложить

На месте, где едва живой,

Его увидел часовой.

Как Павел новость услыхал,

«Уж знаю это, — он сказал —

Я тоже получил внушенье,

И мною принято решенье:

Снести дворец Елизаветы,

Старинный, что для жизни летом.

Построю замок там и храм,

Как повелел Архангел сам».

Однажды царь проговорился:

«Почить хотел бы, где родился …»

И замок вправду возведён

На месте том, где был рождён.

С невиданною быстротою

Михайловский дворец построят,

Не пожалеют ничего.

Шесть миллионов на него

Потрачено. И, наконец,

Царь переехал во дворец,

Подумать кто бы мог, поверьте,

Всего за сорок дней до смерти.

Ничто сего не обещало,

Казалось, счастье ожидало

Семейство во дворце Мечты,

Необычайной красоты:

Четыре сказочных фасада,

И шпиль над башнею, что надо!

И замок, цветом необычный,

(Для Петербурга непривычный,

Драконьей крови — этот цвет

Зовут уже две сотни лет!)

Окружат рвы, преграды, реки,

Чтоб неприступным стал вовеки.

Предательство, беда и страх

Пароль не знают на мостах.

Убранством замка бредит царь.

Здесь бронза, мрамор и хрусталь,

Сокровища необозримы

Привозят из Парижа, Рима.

Античных статуй целый рой

Пленяет строгой красотой.

Счастливый, как ребёнок, сам

Царь всё показывал гостям.

В восторге неуёмный Павел

Всю свиту ликовать заставил.

И каждый улучал момент,

Чтоб сделать тонкий комплимент

Сему прекрасному дворцу,

Его премудрому творцу.

Как совершенна обстановка!

Но никому сказать не ловко,

Что Павел слишком поспешил

И переезд сюда свершил.

Хотя в каминах непрерывно

Пылало пламя, было видно,

Что наледь толщиной в ладонь

В углах не растопил огонь.

Ах, лучше б в Зимнем оставаться,

Его уютом упиваться!

Кому по нраву измененья

Как ветер, холод, испаренья?

Всем было скверно, зябко, мерзко,

Но говорить об этом — дерзко.

И все шептались лишь украдкой:

«Чревато это лихорадкой!»

С натянутым благоговеньем

Монарха по обыкновенью

Уже с шести в парадном зале

Семья и гости ожидали.

В шесть тридцать с шумом половины

Двери распахивались вдруг,

И появлялся Павел чинно:

Монарх, родитель и супруг.

Своей жене, императрице,

Он низкий отдаёт поклон.

По зале проходя стремится

Кивать и улыбаться он

Собравшимся, и говорит

С людьми, к кому благоволит.

Вид у него молодцеватый:

Мундир зелёно — синеватый

И ярко — красный воротник.

Высокие ботфорты. В них

В обтяжку белы панталоны.

Он скромности был эталоном:

Нет ни шитья, ни бриллиантов,

Ни золота, ни аксельбантов.

Лишь шпага — в прорезях мундир —

И звёзды слева на груди.

Красив? Никто бы не сказал.

Однако, добрые глаза.

Разносят без конца закуски

И вина, это так по — русски,

Все успокоились как будто,

Но распорядок по минутам —

Всё Павел делал по часам…

Вот пол-девятого он сам

Встаёт. Все, как от тока, встали,

И вот уже в соседнем зале

Все дружно принялись за ужин,

И разговор совсем не нужен.

Ведь равно в девять, как ни знать!

Из-за стола пора вставать.

Так время быстро убегало.

Как жить ему осталось мало,

Монарх и не подозревал

Дух бунта в воздухе витал.

Лечь нужно поскорее спать,

Чтобы назавтра раньше встать.

Но прежде, чем ложиться спать,

Он шёл взглянуть на Благодать.

Удобно, тихо — идеально,

Она жила под личной спальней

Монарха, что давно, по слухам

Хотел сослать жену — старуху…

А Благодать бы на престол

Тогда бы вскорости возвёл.

Так что же с Павловой женой?

Её покои за стеной,

Но доктора велели впредь

Ей за здоровьем посмотреть,

И больше не рожать детей,

Так доктора велели ей.

Заботливый супруг теперь

Велел забить гвоздями дверь,

Чтоб в спальню к дорогой жене

Не сделать больше шагу, не…!

Кто Павлу службу сослужил,

О заговоре доложил?

Мы не узнаем. Было так.

Девятое, суббота, март.

Пален, явившись, как всегда

С докладом, понял, что беда…

Царь запер дверь. В глаза глядит,

Серьёзно, тихо говорит:

— Вы были здесь в 62-ом?

— Да.

        — Вы участвовали в том

Заговоре, что отца

Лишил и жизни и венца?

— Тогда я слишком молод был,

В чинах незначащих служил,

И с конным со своим полком

Я не подозревал о том,

Что происходит, что творится,

Что заговор в стране вершится!

Но отчего спросить сейчас

Изволили об этом?

                              — Вас

Спросил не попусту. Так вот,

Опять грядёт переворот!

И Пален весь затрепетал,

Но внешне виду не подал,

Приветлив дружелюбный взгляд:

— Переворота все хотят….

— Как? Что такое говорите?!

Вы в заговоре состоите?!

— Я только правду говорю.

Я в заговоре состою!

Все нити я держу в руках.

Не бойтесь! Прогоните страх.

По должности пристало мне

Знать, что планируют оне.

Я сделал вид, что соучастник,

Чтоб выяснить всё в одночасье.

Полиция крепка в столице.

Я знаю всё, что здесь творится.

— А ну! читайте список вслух!

— Перевести позвольте дух…

Я рану нанесу сейчас,

Здесь люди близкие для вас.

И оба сына во главе.

Не уложиться в голове…

Простите, тут супруга Ваша!

Спокоен Павла взгляд, не страшен.

В предательстве давно семью

Он и подозревал свою.

Пален продолжил хладнокровно:

— Бунт безнадёжный, безусловно.

Отец Ваш иностранец был…

Из свиты русских удалил.

Вы — русский. Любит вас народ!

Причём 62-то год?

Пётр все завоеванья русских

Войскам вернул немедля прусским.

Вам предан в гвардии любой.

Вам — уваженье и любовь.

Пётр не был даже коронован…»

Был Паленым царь очарован,

Кивал безмолвно: «Да-да-да…»

— Императрица никогда

Не сможет так, как ваша мать,

Себе престол завоевать!

— Всё правда! — царь твердил согласно.

Фон Пален бдит, не дремлет, ясно.

Так опьянил царя обманом

Глава убийц несамозванный.

Пфификологии мостак

Перевернул проблему так:

— Какие шансы у жены?

Они ну просто-ки смешны!

Но стоит приказать теперь

Забить в её покои дверь…

(Сказал он это не случайно,

Знал про семейную про тайну)

Со следа в сторону увёл,

Сеть, как паук, искусно плёл.

Перед уходом простит Пален,

Чтоб был подписан государем

Указ: «Марию заточить,

Навеки в Смольный поместить.

И Александра — в крепость! Тоже».

Бумага пригодиться может,

Весомым аргументом стать —

Возможностью царём пугать.

И часа не пройдёт как сам

Прочтёт бумагу Александр.

И  Пален говорил при том:

«Вам плен милее или трон?!»

Так что наследник Александр?

Он разобрал, что хочет сам?

Задёрган с детства в самом деле

Отцом и бабкой. На пределе,

Все чувства в нём обострены,

Притворствовать обречены.

Так с ведома его иль нет

Задуман заговор в стране?

Какой-то странный механизм

Его раздваивает жизнь.

Не выжидал бы до конца,

Когда б желал спасти отца!

Участвуй прямо в заговоре,

Избавил бы себя от горя,

Сумел бы Павла защитить

И не пришлось бы слёзы лить.

Изображать он предпочёл,

Что совершенно не причём.

Что будет ночью, точно знал,

Но знать при этом не желал.

О Саблукове говорят —

Безукоризненный солдат

И честности необычайной.

Он знал, что замышляют тайно.

Но отчего же промолчал?

Не доложил? Чего он ждал?

Быть может, был уверен он

Что будет сыном царь спасён?

Считают: Павлова жена

И та была посвящена.

Мария — верная жена! 

О чем же думала она?!

«Рассудком Павел повреждён…

Пусть, от забот освобождён,

Одумается, отдохнёт

И сердце ей своё вернёт…»

О, рыцарь, доблестный и чистый!

Ну как же так могло случиться:

Все замирают, выжидая,

Набросится ли волчья стая?!

Последний ужин в жизни Павла

Со стороны, проходит славно.

Он новый получил прибор,

И нежно целовал фарфор.

Ведь на сервизе, видит он,

Его дворец изображен:

Четыре сказочных фасада

И шпиль над башнею, что надо!

И в восхищении пребывая,

Монарх от зрелища сего,

Шутил, смеялся, утверждая,

Что день — счастливейший его.

Вот разговорчивый отец,

Взглянув на сына, наконец,

Заметил:  Александр не весел:

— Что, сударь, голову повесил?

Ответ, как видно, был готов:

— Отец, я что-то не здоров!

— К врачу немедленно, лечиться!

Чтобы болезни не развиться!

Великий князь не отвечал,

Потупив голову, молчал.

Сын слышал, что отца избранник —

Евгений, матери племянник.

Его, как стали говорить,

Желает царь усыновить.

И что, возможно, станет он

Наследником на русский трон.

А что же с Александром будет?

Его сошлют? Его осудят?

В столице уж не первый год

Готовился переворот,

И заговорщики клялись,

Что Павлу обещают жизнь.

Им Александр необходим

Сменить удушливый режим,

Исполнить бабушкин завет,

Чтоб внуку править много лет.

Окончен ужин. Дружно встали,

На лестнице прощаться стали.

Что Павел увидал смешное?

— Какое зеркало кривое!

И с шеею на стороне

Меня показывает мне...

Ах, бедный Павел, он не знает,

Что зеркало предупреждает!

Что только два часа пройдёт, —

Изображенье совпадёт!!!

Несчастный Павел скоро спал.

А змей его уж обвивал.

Сжимались кольца по — злодейски,

Снаружи замка и внутри:

Семёновский, Преображенский

Полки к Михайловскому шли.

А в это время в двух домах

Шли разговоры на пирах.

Там пунша пенистый бокал

Патриотизм подогревал.

У каждого свои мотивы:

Тот осуждён несправедливо,

И в крепости сидел. Другой

Обижен Павлом был публично,

А третий мстит за страх простой.

О Бруте[22] говорить цинично,

Мотивчик всяк имеет свой.

Но вывод был у всех один:

Переворот необходим!

Тиран, злодей и сумасброд

Пусть отречётся и уйдёт.

Ведь самый важный аргумент:

Не за горами, мол, момент, —

Восстанет в гневе весь народ

И Павла в порошок сотрёт.

В крови хотите утопать?

Тогда пора царя менять!

Ах, как лукавили они…

В народе власти Павла дни

За благо почитали ведь:

Закон царит и правда есть!

Так кто же? Кто здесь важный самый?

Глава бунтующего клана,

Конечно, Зубов речь держал,

Грехи авансом отпускал

От имени Екатерины.

Её приказ неколебимый:

Трон только внуку передать.

Правленью Павла не бывать.

«Платоша» с братьями поклялся

Желание её свершить.

Четыре года собирался,

Настало время приступить.

Платон так складно говорил,

Как будто наизусть учил:

— Безумства Павловы страшны.

Спад экономики страны.

Как с Англией он мог порвать?

И с кем мы будем торговать?

Экономический процесс —

Страны законный интерес.

К портам Балтийским и столице

Английский флот, мог заявиться.

Опасна с Англией война,

И это сторона одна.

Екатерина утверждала,

Что Павлу доверяет мало.

Ответить можете сейчас,

Кто в безопасности из вас?

Все при помешанном дрожат,

Как будто угодили в ад.

Теперь вопрос вставал о главном:

А что же будет делать с Павлом?

"Как что? Арест безумца ждёт!

Сопротивляться станет? Вот,

Напоминаю, господа,

Я это говорю всегда:

Что если яйца не разбить,

Яичницы не получить!»

Итак, Вы любите омлет?

Отменный Пален даст рецепт.

Как остроумье самобытно!

Высокий лоб, лицо открыто.

Вот стопроцентный бунтовщик:

Он добродушен, он шутник!

Он никому не открывался,

Но чтоб ни предпринимал,

Успех ему предназначался.

Один лишь Пален план свой знал.

Все нити он держал в руках:

Сын государя, сам монарх,

Семья, и двор, и город весь, —

Всё рассчитал премудрый Ферзь.

В Полицию пойдёте, — там

Начальник главный — Пален сам.

На Почту броситесь, опять:

Начальника там Пален звать.

Звенят наполнены стаканы,

Но Зубовы совсем не пьяны…

И Пален, как и Бенигсен,

В рот не берет вина совсем.

Хмель удали не помешает!

Как только полночь наступает,

Пора компанию поднять.

Вперёд! В России власть менять!

Теперь им нет пути назад, —

Погибнут или победят.

Две группы — Бенигсен ведёт,

Одну. Другую — Пален Пётр.

Знал замок Павла адъютант,

И заговорщикам талант

Его помог бесшумно внутрь

Попасть за несколько минут.

В передней, рядом с Павла спальней,

Охранники уж мирно спали.

Вот заговорщики стучат.

— Что там такое? — им кричат.

— Пожар! — Гусары отворили.

Без жалости их зарубили.

Камер-лакей на помощь звал.

Упал, убит, не докричал…

Стал Зубов в ужасе шептать:

— Всё кончено. Пора бежать!

А Бенигсен ему в ответ:

— Бежать? Не выйдет. Поздно. Нет!

Вы довели до преступленья,

Теперь хотите отступленья?

Мы слишком далеко зашли.

Вперёд! Немедленно! Пошли!

В момент они вломились в спальню.

Как так? Пуста опочивальня!

В кровати нет. За шкафом нет.

Мерцал в камине жаркий свет.

Он тени чёрные хватал,

Кружил, по комнате, гонял…

Не дышит Павел за портьерой.

Ах, мог бы он спастись наверно,

Не прикажи забить впервые

Дверь в комнату жены Марии.

Всё. Обнаружили. Схватили.

За стол насильно усадили.

Сидел в ночном белье, босой.

С взлохмаченною головой.

Они в мундирах и крестах,

И шпаги наголо в руках[23]

Промолвил Бенигсен — изменник:

— Должны отречься. Вы — наш пленник.

— В чём дело?!— государь сказал.

Зачем явились?! Я уж спал.

Вы, в орденах и при параде!

Не я ль представил Вас к награде?

— Мы Вас пришли арестовать!

И лучше бы Вам подписать

Сей документ об отреченье.

Но государь в недоуменье:

— Что сделал я?!

                         — Вам рассказать?! —

И Зубов стал перечислять…

— Ты больше нам не император! —

Закончил речь свою оратор.

Нам Александр — государь!

А царь возьми да и ударь...

Уж золотую табакерку

В руке сжимает Зубов крепко.

Пытался Павел сделать шаг.

Удар в висок. На шею шарф

Накинули, давай душить…

Но Павел слишком хочет жить:

Просунув руку между шеей

И шарфом, смотрит на злодеев…

И так крепка его рука —

Не вытянуть из — под шарфа!

Тогда один какой-то изверг,

Его в живот ударил снизу,

Слабеет Павел. Узел стянут.

Царь мёртв, да это мало пьяным.

Они его топтать, пинать,

По полу комнаты таскать…

О, Вы б видали Бенигсена

Во время этой гнусной сцены,

Отсторонясь от грубых дел,

Картины на стенах глядел!..

Какая лисья осторожность.

Остаться чистеньким возможность.

Ах, генерал не понимал,

Что он убийцам волю дал,

Внезапно выйдя в коридор,

И не скрывая сей позор,

В «Воспоминаньях» написал:

«Я тут отвлёкся, я не знал,

Что там творится за спиной…»

Наивный, добрый и простой.

Открылась дверь и, наконец,

Пётр Пален явится, подлец.

Двуличный аспид рассчитал:

(За дверью видно выжидал)

Когда решится, чья возьмёт,

Тому на помощь он придёт.

В халате и без башмаков

«Кутайсов верный» был таков…

Зима, а он бежит босой,

Но спасся, Фигаро, живой!

Забыл Кутайсов Павла разом,

Забыл, что всем ему обязан.

Ах, в эту роковую ночь

Лишь пёс пытается помочь.

Запиской Павла призван тайной.

Со скоростью необычайной

Сам Аракчеев прилетел,

Но в караулке просидел,

В тот час, как Павла убивали.

Приказ Палена исполняли:

Пса на заставе удержать,

В столицу ночью не пускать.

Всё кончено. И вот по залам

Пётр Пален  всем о смерти Павла

Кричал: «Ура! Ура, солдаты!

Наш Александр — император!»

Солдаты же в ответ молчали

И ничего не отвечали.

«Ура!» — кричал и Зубов рядом.

Но получал лишь злые взгляды.

В своих покоях Александр,

Одетый на постели сам

Лежал и ждал ни жив, ни мёртв.

Ну, как там дело — то идёт?

Растрёпанный, помятый, красный.

Влетает Зубов: — Всё прекрасно!

Мы всё исполнили! Конец!

— Понятно, значит — мёртв отец…

— Я этого не разрешал!!… —

И Александр без чувств упал.

И жгучий совести укор

Ему до смерти приговор:

Ведь он убийцам со словца

Посмел доверить жизнь отца.

Приводят Александра в чувство.

Не время придаваться буйству.

— Ступайте царствовать! Россия

Должна увидеть Вашу силу!

Народа сорок миллионов

Ждут справедливости от трона, —

Так холодно Пален сказал,

Глядя наследнику в глаза.

Объявит Александр с жаром:

— Скончался батюшка ударом.

Я обещаю: всё отныне

Пойдёт как при Екатерине.

И только на его слова

Гвардейцы грянули: Ура!

(К отцу входить он запретил

И скоро в Зимний укатил).

А тело Павла на полу

Лежало, брошено в углу,

Едва прикрыто простынёй.

— Где государь? Мой муж родной?

Да что же это, не пойму!

Пустите же меня к нему! —

Кричала бедная Мария.

— Не велено! — ей говорили.

Нам государь не приказал!

— Кто?!

          — Император Александр!

Напрасны были как угрозы,

Так просьбы, и мольбы, и слёзы.

Нет, овдовевшая царица

Не хочет сыну подчиниться.

Неужто, сын её родной

Помог ей сделаться вдовой?

И не посмев в глаза взглянуть,

Успел он Зимний улизнуть?

Но вот уж не пороге спальни

Возник, как ангел смерти, Пален:

— Опасность Вам не угрожает…

И к Павлу в спальню он шагает

С Его Величества вдовой,

Вошли.

        — Ах, бедный друг ты мой! —

Мария на колени пала

И руки мужа целовала.

Какое горе, боль какая…

Мария жалобно рыдает:

— О, муж мой милый, бедный Павел!

Зачем меня одну оставил?

Бог даровал нам столько счастья

И рухнуло всё в одночасье…

Павлуша, не молчи, послушай,

Ответь, что делать мне, Павлуша!

Я разберусь, я отомщу!

Жить без тебя я не хочу…

Но почему — то эта сцена

Не впечатляет Бенигсена:

От лиса хитрость не укроешь,

Насквозь он видит, что ты стоишь:

— Я не рекомендую Вам,

Играть комедию, мадам!

Плач стал немножечко потише.

Прислушавшись к себе, что слышит?

Что там, в уме зашевелилось?

Желанье царствовать явилось, —

Как Катерина, править миром.

"Ich will regieren! Will regieren!"

Марию силой увели

И тут же в Зимний увезли.

В окно кареты с напряженьем

Глядела, но расположенья

Никто не выказал вдовице.

Всё тихо в утренней столице.

Дворец смотрел недружелюбно.

Ещё вчера он многолюдный,

Был полон и надежд и жизни,

А ныне всё готово к тризне.

Наутро солнце осветило,

Что новым царствованием было.

Сердца стучали в унисон:

Развеялся кошмарный сон.

И говорили все свободно:

— Вновь можно делать, что угодно!

Не надо вовремя вставать,

На службу рано поспешать.

Не надо вовремя ложиться,

Вновь можно пить и веселиться!

Какое счастье! — в круглых шляпах,

В очках, а так же в модных фраках,

И день, и ночь играют в карты,

Шампанского опившись, франты…

И хоть до дыр всё зачитаем,

Но никогда мы не узнаем,

Что было там на самом деле:

Стремление к высокой цели?

Жестокий, дикий бунт кровавый?

Какая польза для державы?!

Казалось бы раз власть в руках,

Ты — Богом избранный монарх,

Есть к совершенству путь — реформы.

Но эти крошечные зёрна

Должны сначала прорасти,

Чтоб силу позже обрести.

А бедный Павел торопился,

И жизни собственной лишился.

В Потсдаме в юности был Павел,

Там душу навсегда оставил

Предрёк как будто Фридрих Прусский.

«Не удержать короны русской

Юнцу горячему сему.

Судьба отца грозит ему».

Екатерина утверждала:

«Реформам время не настало!»

Законом самосохраненья

Ей не дано пренебрегать,

И ей законоуложенья вопрос

Тогда пришлось замять.

Толь силы высшие природы,

А может быть, Господен глас,

Есть что-то, что вело народы

К прогрессу, что царит сейчас.

Златой Екатерины век

При царстве Павловом поблек.

Народ Европы же в крови

Топил Версаль и Тюильри, —

Роскошный Людовика век

От гнева масс тогда померк.

Какими странными путями

Вершится данный свыше смысл:

Царь Павел, новыми делами,

Сумел внушить России мысль:

Есть высший суд, и есть закон!

За это погибает он.

Царь, как потоки гневных масс,

Менял режим в стране у нас.

Всего четыре года правил,

Но новую страну оставил.

Век Катерины не вернётся,

И Александру жить придётся

С больною совестью своей

Немало лет, немало дней…

Душонкам мелким не понять

Стремления весь мир объять,

Его возвысить и исправить,

По новому пути направить.

Всё то, что мы о Павле знаем,

Нам в мемуарах сообщают

Его убийцы. Потому

В уме отказано ему.

Им было нужно доказать,

Что шли с безумьем воевать.

Через века дошли сомненья,

Ведь были и другие мненья.

В них странность Павла обрела,

Не бред безумца, чем слыла,

А гениальности порыв

К России новых перспектив.