С волненьем тайным билось сердце

В ничем не знаменитом Цербсте,

Сердечко маленькой Софии,

Когда о Золушке впервые

Она услышала рассказ.

Софи Августа Фредерика

В своем Ангальте невеликом

О королевстве знаменитом

Уж в детстве грезила не раз.

Ее отец, герой-вояка,

С волшебным именем однако,

Был должен Пруссии служить —

Иначе не на что прожить.

Наследник по закону брат,

А Христиан Август Англцербстский

Имел характер не церберский,

Хотя воинственный и дерзкий:

Он по призванию солдат.

В бою, в строю с полком своим

Он был никем непобедим.

Однако, где-то в сорок лет

Пленён был юной Лизабет.

Четырнадцать годков жене…

Из рода знатного она —

Голштейн-Готторпская княжна —

И родословная важна,

И возраст подходящ вполне.

Ей так хотелось свадьбы яркой,

Гостей, цветов, огней, подарков…

Жених был этим раздражён:

Жечь свечи не намерен он.

«Медовый месяц бы в Париже… —

Мечтала юная жена.

Я постараюсь быть верна!

Я постараюсь быть нежна!»

«Придумай что-нибудь поближе.

Как хорошо, что есть родня

И у тебя и у меня!

Коль ты так любишь развлеченья,

Поедем в гости, — вот решенье!

Надолго как оставить полк?

Пиры, балы, — мне все едино.

О Господи! Роди мне сына!

Мне это так необходимо.» —

Князь в экономии знал толк.

Дочурка родилась. Однако,

Надежды не терял вояка.

Бог и сыночка подарил,

Но жизнь недолгую судил.

Тройное имя у принцессы.

В честь тётушек ее троих:

Софи, Августа, Фредерик.

Всех мама ублажила их,

Иначе б начались эксцессы.

Хоть мама Сонечки, бывало,

С своим полковником скучала:

Транжирства он не одобрял

И экономить призывал,

Но пригласил учителей

По математике и пенью,

Чистописанию и чтенью,

Изысканному обращенью

Для милой девочки своей.

Мамзель Кардель ее учила

Сидеть, вставать изящно, мило,

Быть ласковой с любым и каждым:

«Полюбит мир тебя однажды! —

Француженка внушала ей —

Ты постоянно улыбайся

И быть весёлой не стесняйся,

А провинилась, так покайся…

Не забывай науки сей!»

Случалось, Фикхен заболеет,

Мамзель Кардель ее жалеет:

«Терпенье все превозмогает,

Бог терпеливым помогает…

Ты потерпи, моя родная…»

(Укроет пледом потеплей,

Роман достанет посмешней,

Проходит вечер с ней быстрей.)

«Всё будет хорошо, я знаю».

Однажды как-то утром мать

Пришла письмо ей прочитать.

В нём говорилось, что просили

Её пожаловать в Россию.

Елизавет немало лет.

И все ж конца заботам нет:

Найти наследника для трона…

Пожалуй, подойдёт корона

Племяннику ее, Карлуше…

(Сын Анны, дочери Петровой,

Был видом мальчик нездоровый,

И жизнь его была суровой)

Смог тётке он растрогать душу.

Он рано сиротой остался,

Дурным наставникам достался.

От грубого опекуна

Защита взрослого нужна.

За мелочь каждую, за малость:

Немедля на колени стать,

То к ножке стула привязать

Или обеда не давать, —

Так круто принцу доставалось.

Хоть титул мальчика высок,

Какой от этого был прок?

Граф-опекун его забил,

С одиннадцати лет споил:

Так легче волю подавлять

И мальчуганом управлять.

Не о российской о короне,

Нет, он мечтал о шведском троне!

Его об этом не спросили,

И вот доставлен он в Россию,

Крещён и наречён Петром,

Но лютеранин он нутром.

Украдкой книги их читал,

Когда на скрипке не играл.

Неистребим его изъян:

Частенько он бывает пьян.

Елизавет немало лет,

И всё ж конца заботам нет:

Найти невесту для Петруши —

Такую, чтоб была послушна…

Хоть бесприданницу! Однако,

Мысль гениальная. Точь в точь!

А почему бы не помочь

Голштейн-готторпской тезке дочь

Пристроить к выгодному браку?

Летит письмо в Ангальт далёкий:

Приехать к заданному сроку

В Россию просят дочь и мать.

Не надо дважды повторять.

Понятно, это приглашенье

Имеет важное значенье.

И выпал им козырный туз.

Возможно брачный ждет союз:

Наследный принц страны великой

Таинственной и полудикой.

Почти что Золушки удел.

Мечтаний девочки предел.

Вот бесприданница явилась.

Но мысль в ее головке билась:

Понравиться императрице,

И князю надо полюбиться,

А главное всему народу.

(Дворянство и гвардейцев рой

Народом слыли той порой.)

Дано ей это от природы.

Крепка здоровьем, с гордым станом

С лицом открытым и румяным.

Под облаком волос каштанным

Сияли звёзды чёрных глаз

С лазурным отсветом. Под час

Они казались голубыми,

Порою были золотыми.

Так тёмные ее глаза

Отображали небеса.

Катрин трудилась беспрестанно.

Язык зубрила неустанно,

Стараясь русское впитать,

Чтоб тут же это показать.

Однако же, Елизавета

Всей кожей чувствовала это,

Интриги чуяла нутром:

Недаром рождена Петром.

Но против воли попадала

Под обаяние, бывало…

И даже Пётр благоговел,

Но изредка, когда трезвел.

Супруг Катрин, любимый, милый,

Побитый оспой, рыхлый, хилый,

Вертлявый, вспыльчивый и злобный…

Она являла нрав свой ровный:

Кротка, послушлива, сердечна.

Он чем-то не доволен вечно.

Настроен дерзко и беспечно.

Открыто русских презирал,

Тем их немало оскорблял.

И что за шутки у природы?

Создать такие антиподы,

Затем их взять и повенчать.

Сильнейший должен побеждать!

То, что ей мнилось за горами,

То, что ей грезилось мечтами…

(Ах, не дойти туда ногами!)

Но если все с умом обставить,

То можете себе представить,

Что верных слуг немало тут —

На ручках к трону отнесут.

И чтобы не сгореть в борьбе,

Шептала: «Думай о себе!»

Чтобы сыскать расположенье,

Всех вообще без исключенья,

Взяла за правило считать —

Любой полезным может стать!

И чтобы людям милой быть,

Старалась многим угодить.

Доверья у Елизаветы

Совсем не вызывало это.

Интриги чуяла нутром.

Недаром рождена Петром.

Ведь не на личные капризы,

А на подарки и сюрпризы

Растрачено немало было.

Елизавету это злило.

Доносчики шептали верно

О каждом шаге цесаревны.

Но это только закаляло

И к цели волю направляло:

Стать самодержицей России

Ее характеру по силе.

И чтобы не сгореть в борьбе

Шептала: «Думай о себе!»

Елизавет немало лет,

И всё ж конца заботам нет.

Сама она дорогу к власти

Нашла ценой чужих несчастий.

Беспечных ждёт переворот.

Переворот на трон ведёт.

Ушко держать остро изволь:

За принцем должен быть контроль.

Екатерина так чудесна,

Добра, прекрасна и любезна,

Пленит гвардейцев, и тогда,

Как не случилась бы беда.

Ведь кто же этого не знал:

В стране гвардейцы правят бал.

Чуть кто из свиты Катерины

Счастливым выглядит, любимым,

И остроумием блистает,

Немедля в ссылку попадает.

Находят крошечный изъян

И подорожную в карман.

Так Чернышевы отличились

И в каземате очутились.

Сначала Камер-фрау Крузе

Была тяжелою обузой:

Елизаветины приказы

Старалась выполнить все сразу.

Казалась жизнь Екатерины

Теперь совсем невыносимой.

И даже в собственных покоях

Она не ведала покоя.

Все женщины Екатерины

Объяты ужасом единым :

"Отныне громко объясняться.

И больше трёх не собираться!"

Всего один неверный шаг,

И попадаете впросак,

А дальше в ссылку, в каземат…

Теперь от страха все дрожат.

Однако, был изъян у Крузе:

Любила выспаться от пуза.

Принявши порцию на грудь,

Она любила отдохнуть.

Но слабость некую к вину

Ей не поставили в вину.

Ее стремились угощать,

А после шла она поспать…

И свита легче задышала,

И Крузе подобрее стала —

Касательно Елизаветы

Давала мудрые советы:

Не дожидаясь наказанья,

Опережать ее признаньем.

И тем ее обезоружив,

(Советы западали в душу.)

"Простите, матушка!»- сказать,

А после хоть узлы вязать.

Елизавета в умиленьи

Дарует тут же ей прощенье…

Поскольку Аргус присмирел

И даже очень подобрел,

Ему замена уж готова

Чета супругов Чоглоковых.

В уединении проклятом —

Что ни слуга, то соглядатай —

Со страстью принялась читать,

Чтоб мудрость всех веков впитать.

Казалось, что серьёзней нет,

«Философа в 15 лет».

У Барра половина сносок

Пропущена ей без вопросов:

Ни греческого, ни латыни

Неведомо Екатерине…

Ещё там четверть рассуждений,

Сравнений, разрых самых мнений...

Они скучны, однообразны…

Их опускает без боязни.

Она берёт у Севинье

Слог писем с фамильярной нотой,

Чтоб описать своё житьё,

Приправив горечью остроты.

Что может человек другому,

Хотя бы самому родному,

Дать кроме капельки тепла?

И эту истину простую,

Живя со странным мужем всуе,

Екатерина поняла.

А также то, что безразлична

Она супругу своему.

Он сам рассказывал ей лично,

Кто мил ему и почему.

Секреты он хранил хитро,

Как пушка, порох и ядро.

И спящей часто притворяясь,

Слезами тайно обливаясь,

Ещё и кулаком толчок

Она порой ловила в бок:

Так требовал супруг внианья

К своим сердечным излияньям.

Но не с кем поделиться ей

Безмерною тоской своей…

Мамзель Кардель была права.

И вспоминались ей слова:

«Терпенье все превозмогает.

Бог терпеливым помогает!

Будь ласкова с любым и каждым.

Полюбит мир тебя однажды…»

Бог даровал ей обаянье,

Приветливость, очарованье,

Являя искренность собой,

К сердцам находит ключик свой.

С ней поделиться хочет всякий:

Послы, служанки и вояки.

Чтобы сыскать расположенье

Всех вообще из окруженья,

Взяла за правило считать:

Любой полезным может стать.

Но лишь симпатия возникнет,

Душою человек приникнет

И скажет ласковое слово,

Уже на страже Чоглокова.

Насколько зла, груба, корыстна,

Настолько же глупа, капризна.

Но добродетель все затмила:

Супруга своего любила

До обожания. Пример

Екатерине как жене!

В заплаканных глазах ее

Ох, как не мил ей муженёк!

Елизавет читала ясно;

И гневалась она ужасно.

Однако, образец готовый —

Любовь супруги Чоглоковой.

Её высокий идеал

Жене безбожно изменял.

Дурак заносчивый и грубый,

Отнюдь он не был однолюбом.

Когда открылось приключенье,

Он вымолил жены прощенье.

Как не простить интрижку ей,

Ведь шестеро у них детей.

Померк семейства образец,

Но не закрыт для них дворец,

И на своих они постах

В зловредных мыслях и делах.

По их наветам Крузе, видно,

Лишилась должности завидной.

Продемонстрировали всем,

Кто здесь приставлен и зачем.

За преданность Екатерине

Уволен бедный камердинер,

За крепкое словцо мужское

Из царских изгнан он покоев.

Старался Чоглоков как мог,

Найти какой- нибудь предлог:

Мол, оскорбил высокий слух

Простонародной речи дух.

Вот так любезностью, терпеньем

Завязывались отношенья,

Но Чоглоковы тут, и снова

Разрушить все они готовы.

Умыв заплаканные очи,

И отряхнув обиды ночи,

Катрин обычно первым делом

Седлать коня себе велела

И скачкой утро начинать.

Ей ловкости не занимать.

Она в седло взлетает птицей,

По берегу залива мчится,

В накидке бледно-голубой

Парит как чайка над волной.

У ней наездницы талант

И конь любимый Бриллиант, —

Игривый, быстрый, в мелкой гречке

С тугой серебряной уздечкой.

Копыта ударяют звонко

И заглушают грубость, пьянство,

Придирки, мелочность и чванство,

Ей покоряется пространство,

Вперёд несётся амазонка.

Нет больше тяжести в груди

Хоть дождь, хоть зной, лети! лети!

Ведь мишуры не нужно ей:

Не нужно золоченых кантов,

Атласных лент и пышных бантов.

Довольно нитки бриллиантов

На чёрной шляпке без полей…

Елизавета к ней строга:

«Где левая твоя нога?!

Держаться по-мужски не смей!

От этого не жди детей!"

Не только выездка лихая,

Но из ружья стрельба какая!

Охота страстью стала быть —

Там силу можно ощутить.

Когда отправиться охота

На уток диких на охоту,

Подняться надо в три часа.

Тут не темнеют небеса,

А белые, как призрак, ночи

Невыносимы. Нету мочи

В постели долго пребывать

И глупость мужа созерцать.

Он крайности во всем любил,

Собак за стенкой поместил.

От вечного их визга, воя

Екатерине нет покоя.

А мужу всякий шум приятен

И запах своры ароматен…

Он то в солдатиков играет,

То крыс казнит, то отдыхает.

Оделась быстро, и к ружью.

Собаку кликнула свою.

В челне рыбак на вёслах ждёт.

"Готово всё? Тогда, вперёд!»

Уж уток настреляв, бывало,

Петра проспавшего встречала.

С собою было у него

То завтрак, то невесть чего…

Он говорил ей в возбужденье,

Что надо к войску на ученье,

Потом обедать и стрелять,

И на концерте побывать,

Потом на оперу, балет.

На фавориток время нет!

Что ей ответить? Промолчать.

Грешно перечить и роптать.

Катрин запрещено писать.

Когда ей надобно узнать,

Как поживают мать, отец, —

В коллегии есть образец.

Там «писарь иностранных дел»

Такие образцы имел.

Им, в министерстве, лучше знать,

Что за границу отправлять.

Когда скончается отец.

Дадут ей снова образец.

Нельзя свободно написать,

Утешить, успокоить мать.

Излить бы тёплыми словами

Всю скорбь, всю боль, всю горечь маме

Закрывшись в комнате своей

В течении недели всей

Катрин и день и ночь рыдает

Ей Чоглокова заявляет:

Что плакать так не подобает

И что не соразмернa боль

Раз Ваш отец был не король.

Презрения не обнаружив

К свекрови и ребёнку-мужу,

Катрин все яростней лелеет

Свои опасные затеи.

То, что ей мнилось за горами,

То, что ей грезилось мечтами

Ах, не дойти туда ногами…

Но если все с умом обставить,

То можете себе представить,

Что верных слуг немало тут:

На ручках к трону отнесут!

Елизавет немало лет

И всё ж конца заботам нет.

Когда, когда Екатерина

Наследнику подарит сына?

«Будь ласкова с любым и каждым,

Полюбит мир тебя однажды…»

Катрин умела притворяться,

Не Чоглоковым с ней тягаться.

Она пустила чары в ход,

Взяла обоих в оборот.

Екатерине благодарной

(За что же?) жадной и бездарной

Наушнице вдруг стать пришлось…

Причин немало набралось.

Хлыщ-муженёк её надумал

Пленить наследницу младую

И не давал проходу ей,

Но быстро изгнан был взашей.

Поступком этаким жена

Была приятно сражена.

Катрин, сдержав порыв супруга,

Для Чоглоковой стала другом…

А сколько тряпок и игрушек

Ее детишкам непослушным

Дарила щедро Катерина…

Всё больше становясь любимой!

У Чоглоковой сердце тает,

Она всё чаще приглашает

К себе Великую княгиню,

И подозрений нет в помине,

Что именно у них под кровлей

Катрин настигнута любовью.

У злого Аргуса под крышей

Страсть Салтыкова лавой пышет…

Сложился небольшой кружок,

Чтоб скрасить зимний вечерок.

У Чоглоковых собирались,

Хоть было ясно, с кем связались.

Для низведенья Чоглокова

Был вариант придуман новый,

И открывал тот вариант

Зарытый, якобы, талант,

Талант и страстную наклонность

К писанью песенок тупых.

Все притворялись, что в восторге

И в восхищении от них.

Его же вдохновляло это.

Он чувствовал себя поэтом,

Садился в дальний уголок,

Не понимая, как помог,

Всем, кто собрался поболтать,

Ни чувств, ни мыслей не скрывать.

Так Чоглоков стишки кропал,

А Салтыков интриговал.

Твердил, что он безмерно рад

Встречать Екатерины взгляд.

И высший смысл существованья

Одно единое свиданье…

«Я умереть за то готов!» —

Шептал влюбленный Салтыков.

Он говорить не уставал,

Картины счастья рисовал.

И очарована Катрин:

Средь кавалеров он один

Теперь ей кажется прекрасен,

Как майский день, и чист и ясен…

В нём клад познаний и ума

Екатерина обнаружив,

В ответ с упреком: мол «жена

Его безумно любит мужа,

И при дворе известный факт —

Всего два года он женат.

Женат по обоюдной страсти!

И что за новые напасти?

И что, узнав его секрет,

Жена сказала бы в ответ?!»

Но Салтыков своё твердит:

«Не всё то злато, что блестит!»

Прошли уже весна и лето.

Катрин все думает об этом.

И вот приходит к мысли новой:

«Ну, кто сравнится с Салтыковым?

Он от рожденья кавалер,

И выдающийся. Манер

Успел набраться в высшем свете.

А может быть ему ответить?

Он образован и умён,

И как он ею увлечён!»

Её супруг же, как известно,

Не тратил время на любезность,

Ну, а тем более жена.

Совсем вниманья лишена.

С другими делая сравненье,

Во всём Сергею предпочтенье:

Он и красивей, и стройней,

И остроумней, и добрей.

Отбросив правила шутя,

Она влюбилась, как дитя…

Хотя в глаза ему смеялась,

Душою часто соглашалась,

Что стать счастливою пора,

Презрев условности двора.

Сергей, в интригах чистый бес,

Он Чоглоковым в душу влез:

Он бредни этих дураков

Выслушивать весь день готов.

Поверенный, советчик, друг,

Незаменимым стал он вдруг.

И званый к Чоглоковым часто

С Екатериною встречался,

Пленял галантным обращеньем:

«Ведь это Божье проведенье

Нас сводит!» Как тут устоять?!

Катрин пыталась управлять

Своей головкой и его,

Не получилось ничего…

Она собою недовольна,

Что страсти предалась невольно,

Что рвутся, путаются мысли,

Что жизнь её теперь зависит

От Салтыкова. Это как же?

Трепещет, ждёт, ревнует даже…

Чуть он задержится, обидно!

Она в слезах. И очевидна

Для многих стала их наклонность,

Eё прямая благосклонность,

И Пётр поклясться был готов:

«Моя жена и Салтыков

Над Чоглоковыми смеются

И грешной страсти предаются…»

Они прогулки совершают,

Их страсть во всём соединяет:

Охота, выездка, проделки —

Рискованные переделки.

И безрассудным эпатажем

Теперь наполнен день их каждый.

Для верховой езды одета

Катрин в мужской костюм при этом

Верхом невестку увидав,

Елизавета как всегда:

«Держаться по-мужски не смей!

От этого не жди детей!»

А Чоглокова ей в ответ:

«Причины не было и нет!

При чем здесь верховая скачка?!

Детей заводят-то иначе!

Хоть в браке год уже восьмой —

Причины нету ни одной!»

«Какой такой еще причины?»

«Муж — мальчик, это не мужчина!»

Ах, Чоглокова зря сказала…

Елизавета так напала!

Кричала взыщет со семейки

Все до последней до копейки…

Что был их в том священный долг,

Внушить, в чем детородства толк…

«И Чоглоков — прямой колпак,

За нос провёл его сопляк!

Надеялась на их раденье!

Всё! Баста! Кончилось терпенье.

Вынь и положь. Наследник нужен.

Бог с ним там с мужем ли не с мужем…»

Поняв намёк Елизаветы,

Давала странные советы

Екатерине Чоглокова.

Мораль попрать она готова.

Мол, государства интересы

Важнее верности принцессы.

Любой ценой наследник нужен.

Не обязательно от мужа.

Должна родить Екатерина

Наследника престола, сына.

Ей был прямой вопрос таков:

«Нарышкин или Салтыков?»

Душою всей ликуя тайно,

Второго назвала, случайно.

Под сердцем трепетным Катрина

Уже тогда носила сына,

Но не с кем поделиться ей

Безмерной радостью своей…

Катрин потом в своих «Записках»

Подробным образом опишет,

Как посчитала, что к лицу

Сыграть невинную овцу

И согласиться на позор,

Потупя благородный взор…

А камер-фрау дорогая

Довольно руки потирает —

Мол, справилась она с задачей,

Награда будет, не иначе!

Но просчиталась, как всегда,

Ее семью ждала беда.

Вдруг муж внезапно умирает,

А Чоглокову отставляют,

Ведь разве кто представить мог,

Что ждёт семью такой итог?

Они же стали как друзья, —

Зловредных Церберов семья.

Так, те, кто наводили страх,

Мгновенно обратились в прах.

А может быть Екатерина

Воспоминания для сына

Писала, чтобы место знал,

О троне слишком не мечтал…

Чтоб не кружилась голова, —

Мол равные у них права!

И ей одной дано судить,

Мол, Петр отцом мог и не быть.

Сложила этот анекдот,

Чтобы запутать весь народ:

Ведь и иные были мненья

О Павловом происхожденьи.

И хоть до дыр все зачитаем,

Но никогда мы не узнаем,

Так кто же был отец его?

Вот вечной тайны торжество…

Тут исписались фантазёры

Понапридумывали горы.

Но если вы уже не дети,

Ответ ищите на портрете.

Да-да, по профилю лица

Определите вы отца.

У Павла папин силуэт,

В глазах улыбка бродит та же,

И так же носик вздернут даже.

Сложенье хрупкое и рост…

И отпадает сам вопрос!

Как Пётр прадед, Пётр отец,

Нетерпелив был, наконец,

И Павел: он всегда спешил,

Хотя бы ел он или пил.

И многие считали странным,

То, что ложился Павел рано,

А это, чтоб скорее встать...

Любил не кстати хохотать.

Спокойно он не мог ходить,

Ходил вприпрыжку, где б ни быть,

И коронуясь на престол,

Вприпрыжку в храме Павел шёл.

А эти страсти и пристрастья,

Что приносили лишь несчастья?!

То к Фридриху любовь до гроба.

На том и погорели оба…

Да лучше уж совсем не жить,

Чем прусаку не угодить…

Итак, в добавок к силуэту,

Такому близкому портрету,

Был полон их голштинский ум,

Совсем-совсем нерусских дум…

А как могла Екатерина

Смертельно ненавидеть сына,

Когда б любимым был отец?

Поставим точку наконец.

Прости, читатель, отступленье,

Но невозможно без волненья

Об этом миге говорить,

Итак, пришла пора родить…

Где ныне Замок Инженерный,

Такой изысканный, манерный

Во времена Елизаветы

Стоял дворец для жизни летом.

И в том дворце Екатерина

Счастливо разрешилась сыном…

Лет через тридцать сев на трон,

На месте том закажет он

Себе дворец своей мечты,

Необычайной красоты:

Четыре сказочных фасада

И шпиль над башнею, что надо!

И замок цветом необычный,

(Для Петербурга не привычный-

Драконьей крови - этот цвет

Зовут уже две сотни лет)

Окружат рвы, преграды, реки,

Чтоб неприступным стал вовеки.

И Михаил Архангел сам

Во сне являлся Павлу там…

Престола наконец дождавшись

И за переустройство взявшись

Столицы, армии, страны,

Не знал он — дни уж сочтены…

Изысканные кавалеры,

Забывши светские манеры,

Решают Павла погубить —

Так не хотелось им служить,

Им век милее Золотой.

Вернуть тот век любой ценой!

Нет для предательства преград,

И Павла скоро умертвят.

На месте том, где был рождён,

От рук убийц погибнет он.

Но не дано Екатерине

Узнать о Павловой кончине:

Прольёт ее сыночка кровь

Ее последняя любовь.

«О милое дитя, Платоша!»

Какой ты, право нехороший.

В тот час, когда Екатерина,

Удачно разрешилась сыном,

Елизавета приказала,

Чтоб нарекли ребёнка Павлом,

От мамы сразу оторвали,

Каким-то «мамушкам» отдали.

В каких-то душных теремах,

В перинах, в пуховых платках,

Запеленавши во фланель,

Укладывают в колыбель,

Обиту мехом черно-бурым…

В поту младенец, — жарко, дурно.

У мамы отнятый бездушно,

Сын в окружении старушек,

Каких-то допотопных нянек,

Болезненным и хилым станет.

О том украдкой узнавалось:

Иначе будто б сомневалась

В любви самой Елизаветы!

Она бы не простила это…

Душой императрица рада,

Внучок — одна ее отрада!

И если ночью он кричит,

Она сама к нему летит…

А вскорости пошли балы,

Ломились пиршества столы,

Иллюминация, огни…

Про мать не вспомнили они —

Ни гости, ни Елизавета, —

Совсем не думали об этом.

Одна в постели горевала

Она, зарывшись в одеяло.

Вот инквизиторов к ней новых

Прислали вместо Чоглоковых:

Чета Шуваловых была

Скучна, нудна, труслива, зла.

А Салтыков с известьем славным

В столицу Швеции отправлен.

За сына (как же это пошло!)

Ей денег выдали немножко.

Всего каких-то тысяч сто - там

За продолжателя престола.

Затем подумали чуть-чуть

И попросили все вернуть.

Пётр, разузнавший о награде,

Был в ярости, что он в накладе,

С вопросом к тётке приступил:

Подарка он не получил!

Елизаветина казна

Была исчерпана до дна.

Забрав Екатерины приз,

Утешили Петра каприз!

Однажды утром вносят блюдо,

Подарок новый — вот так чудо!

На блюде ларчик небольшой.

Вот крышку нежною рукой

Екатерина открывает,

От возмущенья замирает...

(Безделки жалкие, дешевка!

Служанкам подарить неловко!)

А вслух спокойно говорит,

Что" искренне благодарит

Ея Величества любезность."

Но не надела никогда,

И оскорбление дарами несла в душе через года.

Смогла увидеть снова сына

Чрез сорок дней Екатерина.

Ее младенец удивил…

Как он красив! И насмешил!

Как хмурит бровки, как смеётся…

Но вновь уносят, остаётся

Совсем одна Екатерина.

Не каждый день ей видеть сына.

Елизаветы был указ:

Ей сына видеть в месяц раз!

И никакого обсужденья

Сего высокого решенья.

Как шесть недель со время родов

Проходит, велено народу

Толпу торжественно принять,

Её явились поздравлять.

На этот случай дорогую,

Красивую, совсем другую

Ей мебель принесли в покои,

Цветов, зеркал и всё такое.

В убранстве целый день велели

Сидеть на праздничной постели.

Все целовали руку ей —

Елизаветиных гостей

Бесчисленная вереница,

Их привела императрица.

Все в бархат розовый убрали,

Застлали, задрапировали,

И под серебряным узором

Боль не видна досужим взорам.

Еще слаба, скорей бы вечер!

Скорей ушли бы, станет легче…

Безумно хочется читать,

Чтоб скуку, пустоту изгнать.

Вольтер, Тацит и Монтескьё

Вот общество теперь её.

Мыслители ее спасли

От ипохондрии. Внесли

Необычайный поворот

В ее печальных мыслей ход.

Ах, сколько странного на свете…

Ей видится всё в чёрном цвете.

Всё в государственных процессах

Основано на интересах.

А как же сердце, чувства, страсти?

Таи в душе сии напасти!

И чтобы не сгореть в борьбе,

Шептала: «Думай о себе!»

Лишь к Рождеству, собравшись с силой,

Богослуженье посетила,

Но так слаба она была,

Что с лихорадкою слегла.

Она бледна и исхудала.

Давно с постели не вставала.

А до Поста и с Рождества

В столице были торжества:

По случаю рожденья Павла

Давали пиршества и балы.

Ни на одном из маскарадов

И фейерверков и парадов

Екатерина не была,

Так тяжело занемогла.

Всего труднее выносить

Мысль, что пришлось несчастной быть.

Нет ни единого просвета.

И Салтыков в Стокгольме где-то.

И ни одной души родной

На свете нет. Хоть волком вой…

На масленой Сергей приехал

И вновь добился он успеха:

Всё существо ее, как прежде,

Рванулось к счастью и надежде.

Он без труда Екатерину

Смог успокоить и подвигнул

Явиться в общество опять

И новой красотой блистать!

И вот она предстала взорам,

В лазурном, золотым узором

Расшитом бархатном наряде,

И с недоброй искрою во взгляде.

Возможно, что Кардель права,

Но в Лету канули слова:

«Терпенье всё превозмогает,

Бог терпеливым помогает…»

И после стольких огорчений,

Разлуки, боли, унижений

В характере Катрин явилась

Открыто к недругам немилость.

Так гордо голову несла,

Как некой партии глава.

Ведь в одиноких размышленьях,

Ей было принято решенье:

Презренья не скрывать отныне

К своим врагам или врагиням!

Не будет больше снисхожденья

К предательствам и оскорбленьям,

К интригам, хитростям, вранью.

И, где могла, она свою

Язвительность к таким являла.

И высмеять не упускала

Шуваловых. И город весь

Княгине облегчает месть,

Оказывает ей поддержку

И вторит каждую насмешку.

Сменив на службе Чоглоковых,

Они создали столько новых

Интриг, скандалов, ябед, склок.

Им надобно задать урок.

Однажды как-то раз в гостиной

Пётр говорил с Екатериной.

И заявил, — она горда

Становится как никогда,

Её он должен приструнить.

И начал шпагою грозить.

В его руке увидя шпагу,

Ответила ему с отвагой:

«Мы будем драться? Шпагу мне!»

Но прислонился он к стене

И прошептал: «Ты зла ужасно…»

«Но в чём же? Мне совсем не ясно!»

«К Шуваловым твоя немилость…»

«Так лишь в отместку получилось…»

«Вот как друзьям не доверять…»

"Да в чём же? Отправляйтесь спать! "-

Вдруг ей становится понятно,

Что льется речь его невнятно,

Вино рассудок помутило

И смысла всякого лишило

Его запутанные речи.

«Ступайте спать, Вам станет легче!»

Граф Александр Шувалов сам,

Явился вечером средь дам,

Игравших в карты, объявить

О повеленье запретить

Материи, наряды, ткани,

Что разрешались будто ране.

Катрин в глаза ему смеётся,

И речь ее так сладко льётся:

«Ах, вот спасибо, что сказали!

Но лучше бы не утруждали

Себя подобным сообщеньем,

Высоким этим объявленьем.

Я не была ни разу, право,

В материи, что не по нраву

Ея Величеству.«И вот —

Ещё. Достоинства моего

Я полагаю не в наряде,

Не в красоте или во взгляде,

В характере лишь только сила!» —

Екатерина заявила,

Чтоб убедился старый пёс

Что вновь ему утерли нос,

Чтобы не смел он помышлять

Екатерину укрощать.

Выслушивая эти фразы,

Моргал Шувалов правым глазом.

С гримасой вечною своей

Ушёл под общий смех гостей.

Не бескорыстно Пётр склонялся

К Шуваловым. Он так боялся

Совсем недавно Чоглокова,

Преследовавшего сурово

К Голштинии Петра пристрастье —

Военной погремушки счастье.

Пётр ныне страсти не скрывал:

Мундир голштинский надевал

И не хотел носить другого —

Так осмелел без Чоглокова…

Найдя от князя одобренье,

Шуваловы без промедленья

Петру решили потакать,

Его секрет не раскрывать,

Что из Голштинии отряд

Украдкой высажен в Кронштадт.

Моргал Шувалов правым глазом,

Но не ослушался приказа:

Молчать перед императрицей,

Не ведавшей о том в столице.

Екатерину ужаснуло,

Что русские из караула

В виду голштинского отряда

Сказали громко: «Это надо!

Проклятых прусаков ввели,

Враги, предатели пришли…»

Всё общество такого ж мненья,

А Пётр всецело в восхищеньи

От славного сего отряда.

Кормить его, однако, надо...

Устроил лагерь Пётр, и там

С голштинцами живёт он сам,

И из дворцовой кухни пищу,

Приказ, носить для вновь прибывших.

Солдаты русские роптали:

«В прислугу немцам нас отдали…»

Всё в сущности сплошное детство.

Екатерине нужно средство

Отвлечься. Хоть устройством сада!

Скрыть раздражение ей надо

Садовник старый был Ламберти,

Предсказывал Елизавете

Давным-давно когда-то он,

Что де взойдёт она на трон.

И предсказание сбылось.

С Екатериной началось

Всё то же — ждет её признанье…

Ламберти сделал предсказанье;

Что видит пред собой царицу,

Державную императрицу,

Что в жизни длительной своей

Увидит внуков, их детей.

И год восшествия на трон

Им точно был определён.

В любимом Ораниенбауме

Дворец-шкатулочка забавный.

И в нём являл Великий Князь

Неограниченную власть.

Балкончик словно как кормушка,

А платц под ним — со всем игрушка,

Но настоящие солдаты

Его голштинские ребята!

Идёт серьезная муштра.

Ученье войск, а не игра.

В Петрова дня знаменованье

Народа пышное собранье

Явилось к Малому двору —

Веселье, танцы. На пиру

Среди гостей красавец броский

Представлен — это Понятовский.

Нарышкин руку приложил

И с Понятовским подружил.

Лет двадцати возник впервые

Сын Понятовского в России.

Бог важную готовил роль, —

Он Польши будущий король.

Пока он этого не знает,

Балы усердно посещает.

Россия для карьеры проба:

Успеешь здесь — твоя Европа.

Граф Понятовский красотой

Не обделён. Хорош собой!

Забыть Сергея? Вот вопрос.

Да, в Понятовском блеск и лоск

Европы, Франции, Парижа…

А как он остроумно пишет!

Сергей в Баварии. Довольно

Живёт роскошно и привольно…

И одиночеством гонима,

Вдруг поняла Екатерина,

Как стосковалась по кампании,

Как весело ей было ранее.

Она решается однажды,

Что безрассудным эпатажем

Наполнит будущую зиму.

Ей это так необходимо.

И выскользнувши из постели

Теперь по паре раз в неделю

Мужское платье надевает,

Дворец тихонько покидает…

Екатерина в восхищеньи —

Не жизнь — сплошное приключенье.

И Понятовский в лунном свете

В ее покоях в кабинете,

Став невидимкою, являлся.

Представить только: догадался

Благодаря своим талантам,

Что нарядившись музыкантом,

Которого изволят звать,

К любимой можно проникать.

Украдкой встречи проходили,

Почти два года. Находили

Забавным это приключенье:

Условных знаков полученье

В театре, на концерте, в ложе.

Предатель выдал их, о Боже!

Гостей однажды принимая,

Екатерина замечает:

Ее болонка лает злобно,

Готова рвать кого угодно,

Но Понятовского признав,

От радости сошла с ума…

И ясно каждому: собачка

К нему привыкла, не иначе!

Он свой в покоях Катерины —

Счастливый, признанный, любимый…

«Зачем я столько пил вчера…

А ежедневных дел гора…», —

Так причитал Великий князь,

К супруге в будуар явясь,

С надеждой на неё глядя,

Ну просто малое дитя!

Пётр часто помощи просил,

Он скуки не переносил.

Дела он бременем считал,

Нередко их передавал

Екатерине. Он велел

Касательно голштинских дел

Самостоятельно решать,

Какой ответ на что давать.

Вот это-то распоряженье

Имело важное значенье —

Теперь с Бестужевым Катрина

Беседует необходимо.

Уводит речь их в разных темах

Не о голштинских о проблемах.

В мечтах Бестужева туманных

Родятся искры новых планов.

Великий канцлер граф Бестужев

Весьма Екатерине нужен.

Ведь демонстрирует она

Все грани своего ума.

Однако же, Елизавета

Узнала вскорости об этом,

И показала: ей противно,

Что до всего Екатерина

Касательство имеет, судит,

А в частной жизни сплетни будит.

«Мы объяснить немедля просим,

Что там за случай с Понятовским?»

Елизавета жизнь любила

Охота, скачки, — все ей мило:

И малоросские распевы,

(Сама писала песни девой,

Как на Покровской на сторонке

Гуляли русские девчонки),

И малоросские борщи —

(К ним Разумовский приучил.

Бывало даже среди ночи,

Вдруг так борща она захочет…

Борщ, в виде странности такой,

Всегда имелся под рукой,)

Балы любила, маскарады,

А пуще новые наряды,

И тыщи платьев нашивались

И лишь по разу надевались.

На бал всегда являться надо,

Одетым в новые наряды!

И это правило для всех —

Нарушить просто страшный грех.

На платье ставилась печать:

Не смейте дважды надевать!

Прически, мушки, украшенья

Имели важное значенье.

Но главное: не забываться,

Прелестнее нельзя являться,

Чем матушка — императрица,

Она иначе разозлится.

И если вдруг роскошней косы,

Их остригут, и все вопросы!

Иль бриллианты подороже,

Запрет на них она наложит.

Так что, бывало, после бала

Вы попадаете в опалу.

На карнавалы-маскарады

Мужчины приходить не рады.

У этого свои причины —

Наряды дамские мужчины

Должны носить! Хоть не идет…

А женщины наоборот:

В мужских нарядах щеголяли,

Красою ног своих блистали.

И ясно, что не создал Бог

Стройней Елизаветы ног!

Катрин нашла-таки момент

И сделала ей комплимент.

Растрогалась Елизавет,

Поцеловала и в ответ

Сказала, — Будь она Парис

Екатерине был бы приз!

И яблоко лишь только ей

Она б дала рукой своей.

Среди раздоров и интриг

Был нежности единый миг.

Елизавета жизнь любила,

Охота, скачки — все ей мило…

И в самый жизненный угар

Случился с матушкой удар…

Елизавет на плечи бремя:

В Европе шла война в то время.

Нет интересов у России —

Подруги поддержать просили!

В душе надеясь на успех,

Был Фридрих Прусский против всех.

Однако ж под Гросс Егерс-Дорфом

Русак разбил его с позором.

Апраксин выиграл сраженье.

Как скрыть такое огорченье

Петру? Его кумир,

Успехами потрясший мир,

Разбит, почти что уничтожен.

А Пётр помочь ему не может…

На это положенье дел

Он с сожалением смотрел:

Все Пруссии отдал бы в дар…

Вдруг новость — тётушкин удар.

Екатерина встрепенулась:

Реальностью вдруг обернулось

Всё, что ей мнилось за горами,

Всё, что ей грезилось мечтами:

Уже плывёт ей в руки царство.

И изощренная коварством

Через Бестужева она,

Надежд на лучшее полна,

Шифрованные письма шлёт,

Мужской себе присвоив род.

(Так, вот для примера:

Я получил через курьера»,

«Я слышал…», «Я сейчас узнал…»

В ней конспиратор не дремал!)

С деньгами трудности всегда,

Однако это не беда:

Посланник Вильямс услужил —

Большую сумму предложил.

Блефует славно Катерина;

«Готово, что необходимо.

Растут пособников ряды, —

И неустанные труды

По обученью, привлеченью,

Даруют удовлетворенье.»

Чтоб англичанам стало ясно,

Мол тратят деньги не напрасно,

Клянется, что в переворот,

Уж многий вовлечен народ.

Однако, эти утвержденья

Лишь плод ее воображенья.

Вот получает из столицы

О немощи императрицы

Апраксин сведенья, и он

И огорошен и смущён:

Ведь Пётр успеха не простит…

Указ фельдмаршала летит

Немедля русским отступать,

Бросать оружие, бежать,

А пушкам жерла запаять…

Придя в себя, Елизавета,

Немедля узнает об этом.

Шуваловы подлили масла,

Как оказалось, не напрасно:

Апраксин под арест попал —

Злой умысел он отрицал.

Его бумаги изучая,

Находят (новость-то какая!)

Записку от Екатерины,

Где просит, что необходимо

Бег русской армии сдержать,

Чтоб гнев царицы избежать…

«Да кто позволил переписку?!

А не было ль ещё записки?!»

Шувалову представить нужно,

Что Катерина и Бестужев,

Войска к предательству склоня,

Облегчить участь короля

И Прусской армии хотели,

И очень в этом преуспели.

Апраксин тщетно утверждал,

Что никогда не получал

От Катерины указаний —

Не верили его признаньям.

И вот, допрошенный с пристрастьем,

Он умирает в одночасье.

Ему защиты не нашлось,

Вот сердце и разорвалось.

Герой, что в битвах не робел,

В застенке заживо сгорел.

«Что за мышиная возня?

Не устранить ли уж меня

Задумали?»- Елизавета

Немедля требует ответа.

И новость: в дни её болезни

Изрёк Бестужев, что полезней

Для всей Империи признать:

Страною может управлять

Жена Петра — Екатерина!

И власть её необходима.

Тому уверенность дала

Её ученость и дела.

Пётр сможет управлять навряд ли:

Его характер непонятный

И, мягко выражаясь, пьянство…

В одном лишь только постоянство —

То к Фридриху боговоленье,

Прямое войска униженье!

Под подозрением единым

Бестужев и Екатерина.

Елизаветы был приказ:

Бестужева сослать тот час,

Хотя он патриотом слыл

И честным человеком был.

Он успевает уничтожить

Всеё то, что повредить им может.

Смог Катерину известить:

«Сумел де крепко защитить.»

Он обвинен был в оскорбленьи

Ея Величества, при том

Что он раздор посмел посеять

Меж ней и Молодым двором.

Все обвинения сливались,

В Екатерину упирались.

Хотя прямых улик и нет,

Доверия простыл и след.

Шувалов может ликовать:

Екатерину принимать

Императрица перестала:

Пренебреженье показала,

За ней последовал весь двор.

Знать не хотят, какой позор!

Совсем недавно объясненья

В симпатии и откровенья

Во всех секретах и делах.

Теперь презренье на устах…

И отношения все хуже

На шее узел туже, туже.

Екатерина понимает,

Что ею все пренебрегают,

И написать письмо спешит.

Перо в руке её дрожит.

И вот получено свекровью

Письмо, написанное кровью.

Мол, всем ее благодеяньям

Катрин приносит воздаянье.

Однако так уж получилось,

Что не заслуживает милость.

Она так нелюбима мужем

И чувствует себя ненужной.

Не может больше жить под крышей

Где всё к ней равнодушьем дышит.

Её Величества немилость

Так очевидна и сильна,

Что задыхается она,

И горе молча переносит,

И, что теперь нижайше просит

Конец несчастьям положить:

К родным в Европу отпустить.

Отнёс императрице сразу,

Своим моргая правым глазом

Письмо Шувалов. И на это

Ей нет ответа, нет ответа.

Предпринимает шаг другой:

Вдруг сделалась она больной.

«Врачи мне больше не нужны.

Духовника позвать должны.

Я задыхаюсь, стынет кровь.

Молю о милости свекровь —

Прислать скорей духовника,

Я исповедаюсь пока,

Пока еще достанет силы,» —

Так умоляла и просила

Однажды ночью Катерина:

«Духовника, необходимо!»

Ей привели духовника,

Была беседа нелегка:

Всё, что в России с ней стряслось:

Не без рыданий обошлось.

Все годы, как сплошной кошмар,

Как не хватил ее удар!

Как не сошла она с ума!

Умна, прекрасна и... одна!

Она старалась, как могла,

Вершила добрые дела.

Её всегда подозревали,

Шпионов вечно приставляли.

И ныне вот — апофеоз!

Но в чеё вина её? Вопрос!

Терпеть уж больше нету сил.

Муж с фаворитками кутил.

Никто её не защитил,

Ни помощи не предложил.

Она старалась угождать,

Так больше стали презирать.

И фавориток целый штат

В глаза смеются и грубят.

Не приструнит свекровь Петра,

Пускай отпустит со двора

Её обратно в дом родной.

Ей безразлично, где одной

Век одиноко доживать,

Молиться, плакать, горевать.

Проникся жалостью старик,

Согласен с нею духовник:

Такое нежное сердечко!

Такая белая овечка!

От недругов защиты нет

От горя меркнет белый свет.

Совсем-совсем недолго ведь

Младой княгине умереть.

Дождался утра духовник.

К императрице он проник.

Ей живо, ярко описал

Всё, что увидел и узнал.

Императрица всполошилась,

Принять невестку согласилась.

Катрин умеет блефовать,

Ей хитрости не занимать…

В огромном и холодном зале

Огни свечей едва мерцали.

Катрин на суд приглашена,

Понятно, не она одна.

Великий князь, напрягшись весь,

Давно, как видно, с тёткой здесь,

Шувалов, что Катрин привёл,

Остался тоже, не ушёл.

За ширмами шуршат и дышат...

«Театр полон». Пусть услышат.

Кто там? Шуваловых клубок?

Накал трагедии высок.

Как лёд глаза Елизаветы,

И на коленях перед этой

Огромной статуей Фемиды

Катрин рыдала от обиды.

И слово в слово повторила:

«Что больше так она не в силах

В страданье время проводить,

Домой, мол, просит отпустить...»

Слезлив был нрав Елизавет

Она расплакалась в ответ.

Разочарован ходом пьесы,

Пётр заявляет, что принцесса,

Его законная жена,

Упряма, злобна, не умна.

А он, хотя и не мечтал,

Недавно встретил идеал.

Проговорился! Враг — супруг!

Смешная мысль приходит вдруг:

"Они во всём похожи с ней,

Сродни вульгарностью своей,

Желаньем пьянствовать и петь.

Не стыдно в зеркало смотреть

Вдвоём, когда рябые оба…

Нашёл свою любовь до гроба!"

А Пётр продолжал свободно:

«Любить дурнушку — благородно!»

Они друг друга обожают.

Жена их счастье нарушает.

Она жестока, холодна,

Так «элегантна и умна»,

Что от неё бросает в дрожь,

И по неволе ум пропьёшь.

«Вы обо мне? Я зла на тех,

(Хоть это и тяжёлый грех!)

Кто вам советы подаёт,

Кто в гроб живьём жену кладёт.»

Его проклятья неуклюжи.

Крик бесполезный и ненужный

Елизавету раздражал.

«Я повстречал свой идеал!

Я, тётушка, успел влюбиться!

И обещал уже жениться

Елизавете Воронцовой!»

Так этой глупостию новой

Императрица сражена

И так была потрясена,

Что согласилась с Катериной:

Вертеп прикрыть необходимо!

И протянула руку ей,

Прощённой девочке своей…

Вот приговор императрицы:

«Совсем не стоило сердиться!

Права во всём Екатерина,

А мой племянничек — скотина».

Елизавет немного лет!

Еще пятидесяти нет.

Ее болезни обостренье

Внушает ужас окруженью.

Однако, славно получилось:

Она сменила гнев на милость.

Враз колесо перевернулось,

Катрин Фортуна улыбнулась.

Вот так была завершена

Баталия ещё одна.

Всё так удачно обошлось…

Однако вспомнить ей пришлось

Давно забытые слова,

Мамзель Кардель была права:

«Терпенье всё превозмогает.

Бог терпеливым помогает…»

Отправлен Понятовский в Польшу,

В Россию не вернется больше.

И кроткой станет Катерина

До Лизаветиной кончины.

Верней, был план ее таков,

Пока не встретился Орлов.

Бесстрашный лев Григорий был,

Он при Цорндорфе получил

Три раны. Но презревши боль,

Всё так же храбро рвался в бой.

Он смерть и трусость презирал,

Шутя, он жизнью рисковал.

Трактиры, драки, и интрижки

Григорий знал не понаслышке.

Но он предположить не мог,

Как был удел его высок.

Общительный и добродушный,

Орлов не ведал слова «скучно».

Зачинщик балов, маскарадов,

Веселых сценок и парадов,

Он тогу примерял однажды.

Ему идёт! Подметил каждый.

Ужель сенатором рождён?

И к славе предопределён?

Благодаря своим талантам

К Шувалову был адъютантом

Орлов назначен, это так,

Но вскоре он попал впросак.

Возлюбленную генерала

Орлова стать очаровала…

Когда ревнивый генерал

Случайно вместе их застал,

То натравил он на Орлова

Десяток мужиков дворовых.

Григорий вмиг их уложил

И этим снова заслужил

Восторг и пылкое признанье…

Отменным было наказанье!

Забавный этот анекдот

Екатерина узнаёт —

Она в восторге от Орлова

И помогать ему готова.

Она изволила просить

Орлова строго не судить.

Шувалов был довольно стар

И препираться он не стал.

Орлов представлен Катерине,

Заступнице своей отныне.

Сентиментальных нет признаний.

Оттенки всех переживаний

Лишь Понятовский понимал.

Орлов горячей лаской взял.

Екатерина понимает:

Вот наконец душа родная!

Герой без страха и упрёка

Из сказочной страны далёкой,

Мечты заветной рыцарь… Он!

Он поведёт её на трон!

Ещё судьбы подарок новый:

Родные братья у Орлова

Служили в Гвардии полках!

Как палочки волшебной взмах:

Всё, что недавно блефом было,

Реальною вдруг стало силой.

Как Понятовскому понять —

Она не хочет отвечать!

На письма страстные ответ

Не шлёт Екатерина, нет…

Роман Екатерина кружит…

Здоровье Лизаветы хуже…

Жизнь коротка у человека

Какие-то назад полвека

Великий Пётр, её отец,

Разбивши шведов наконец,

На торжествах в Москве узнал,

Что дочку Бог ему послал.

Вот пронеслось полсотни лет,

В гробу лежит Елизавет.

Эпохи блеска, шума, славы

В истории России, право,

Найдёшь без всякого труда.

Но иногда! Но иногда!

Бывают лучшие эпохи,

Когда дела не так уж плохи:

Ни битв кровавых, не сражений,

Ни сил последних напряженья,

Но внутренний страны подъём

Был ощутимым с каждым днём.

И воссиял ученья свет —

Открылся Университет,

Искусства не забыты тоже,

Есть Академия художеств.

Теперь учёные умы

Россию выведут из тьмы!

Мир должен очень прочным быть,

Чтоб население взрастить,

Обуть, одеть, и накормить;

Хозяйства обеспечить рост

(Хотя вопрос совсем непрост)

И обновить состав духовный.

Елизаветою Петровной,

Ее сиятельной рукой

Был обеспечен век такой.

Как не скорбеть Екатерине?

Ведь нет заступницы отныне.

Неделю целую в печали

Над гробом в траурной вуали

Невестка безутешно бдит,

В лицо ей мёртвое глядит.

Она себя судила с детства

Без всякой позы и кокетства

И в омуты своей души

Заглядывать могла в тиши.

«Передо мною три пути,

Какой же выбрать и идти?

С Петровой участью смириться?

Делить всё то, что с ним случится?

Иль ежечасно подвергать

Себя тому, что затевать

Изволит он, рискуя ей,

Женой немилою своей.

А третий путь совсем иной:

Спасти детей, спастись самой

И государство уберечь…

Ведь Пётр на гибель лишь обречь

Способен как свою жену,

Так и немилую страну.»

Катрин решила навсегда

«Царить или погибнуть!» Да.

Она решила твёрдой быть.

Петра стараться не сердить,

Но каждый раз, как случай выйдет,

Являть себя в солидном виде,

Чтоб в обществе родилось мненье:

В её правлении спасенье!

План, ей начертанный при этом

Историей Елизаветы

Навеян и прочтеньем книг

Переворотов и интриг.

А бедный Пётр что было сил

Себе вредил, вредил, вредил.

Парады, пьянки вперемешку…

И даже в храме он в насмешку

Такую рожу скорчить мог,

Что просто-ки помилуй Бог!

Пётр, принимая поздравленья

По случаю провозглашенья,

Устроил праздник шумный, бурный

И мечется по Петербургу

Из дома в дом — весь ликованье.

Екатерине приказанье,

Чтоб к церемонии печальной

Всё подготовить идеально.

Пётр Федорович страшно занят.

Свой императорский регламент

Безумно он перегрузил:

Про святки он не позабыл,

И переехать с Воронцовой

В покой скорее нужно новый…

Вот катафалк императрицы

По льду торжественно стремится

К покою…в Петропавловский собор.

Петра отвлёк какой-то разговор,

Серьезным быть не мог и трех минут —

Забыл! что тётушку его хоронят тут…

А катафалк печально удалялся…

Один лишь император рассмеялся,

Когда вдогонку он со свитой припустил,

У остальных в глазах лишь стыд застыл.

Открыто говорят в столице,

Пётр переходит все границы.

Он перстень свой целует смачно —

Там Фридрих вырезан удачно.

Безумец, будто на подносе

Кумиру славу преподносит.

И лента «Чёрного орла»

Из орденов одна мила.

Всё в армии теперь не так,

Хоть раньше били за пустяк,

И с окровавленной спиной

Солдата возвращали в строй,

Однако ж, нюнь не распускали,

Суровый юмор сохраняли.

Теперь они на всё ворчат:

Так прусской формы не хотят,

И в этом «форменном» явленьи

Прямое видят униженье.

Они ж не немцы — автоматы,

Они же русские солдаты…

Все обыватели галдели,

Что нервы просто на пределе:

«Число салютов возросло,

Их непомерное число!

С утра столицу сотрясает,

Гром канонады не смолкает.»

Богата, всемогуща церковь,

И Пётр это не потерпит.

Пусть платят, как и все, налоги!

Пусть в храмах стены будут строги.

Злачёные иконы снять.

Имущество конфисковать.

Всё духовенство в возмущенье.

Не будет этому прощенья.

Кто грабит церковь,  грабит Бога.

Не царь — Антихрист у порога!

Что общество негодовало,

Петра ничуть не волновало.

Он бросил пригоршню добра

Одним лишь росчерком пера:

«На пытки наложить запрет!»

И Канцелярьи Тайной нет…

Ведь то, что там происходило,

И вправду жуткой тайной было.

И инквизиции тиски

Сочли бы там за пустяки.

Особенно аристократы

Царёву «Манифесту» рады,

Ведь разрешает не служить

И вдоволь за границей жить.

Советчики его считают,

Что время Пётр зря теряет,

И что «заядлейших врагов»

Казнить он должен быть готов.

Зачем кого-то убивать?

Он славу хочет добывать.

«Пора бы армии и флоту

Уже готовиться к походу!

Объявим Дании войну!

Возьмём провинцию одну!

Никто, однако, не поймёт,

Зачем России Шлезвиг тот?!

Петра подруга, Воронцова,

Живёт теперь в покоях новых.

Но что же люди говорят?

Она бранится, как солдат.

Так безобразна, даже жалко,

Ну, впрямь, — трактирная служанка.

Пусть косоглаза, в язвах щёчка,

Но любит Пётр её,и точка.

Им весело вдвоём решать,

Как Катерину унижать.

Армейская вскипела кровь,

Когда он к Фридриху любовь

Публично выразить решил

И мир позорный заключил.

Он все завоеванья русских

Властям вернул немедля прусским.

Гвардейские полки роптали,

Орловы время не теряли.

Да, у Орловых на Морской

Вино и день и ночь рекой,

Простой приём:  шути, играй,

Армейской молодежи — рай!

Вербовка шла и день и ночь:

«Бедняжке надобно помочь.

Екатерины ясен путь —

Ждёт монастырь какой-нибудь…

Пётр ненависти не скрывал —

Прилюдно дурой называл,

Что не вставала во весь рост,

Когда за Фридриха был тост…

И не скрывал, что Воронцова

Его женою станет новой…

Но сгинет без Катрин страна!

Она прекрасна и умна…

И тот страну свою спасёт,

Кто совершит переворот!

Да, ненавистного Петра

Уже давно убрать пора!»

Известно, многие вельможи

Примкнули к заговору тоже.

У каждого свои затеи:

Так,братья Панины хотели —

Быть регентству Екатерины

До совершеннолетья сына.

И ясно, что главой ядра

Орлов Григорий был. «Пора!

Пора! Ошибка промедлять!»

Не уставал он повторять.

Княгиня Дашкова — подруга,

Они не могут друг без друга.

Она с апломбом утверждает:

Трон Катерину ожидает.

Моложе на 15 лет,

Но по развитью равных нет.

Ведь оказалось, что они

Читали в сущности одни

И те ж с императрицей

Живые мудрости страницы.

Глупышка, что зовёт на бой,

Согласна жертвовать собой.

И тронута Екатерина,

Однако ни на миг единый,

Ей не пришло на ум сказать:

«Готова армия восстать.»

Ведь это милое дитя

Скомпрометирует шутя.

Нет в свете преданнее друга

Сестры любовницы супруга.

Орлов стремится в Петергоф,

В его уме уж план готов.

Коляску спрятав на дороге,

Бесшумно в парк спешит в тревоге...

Как призраки видны солдаты,

Голштинской армии ребята.

Тумана пролетают клочья,

Как привиденья белой ночи.

Нет ничего прекрасней в мире,

Чем сон под утро в Монплезире.

Мечты порхают над волнами,

Чей шорох слышен за дверями…

Чарует летом этот край!

Земной напоминает рай…

Июнь был шестьдесят второго.

«Проснитесь! Встаньте! Все готово

В войсках, чтоб Вас провозгласить!» —

Так Алексей Орлов будить

Явился утром Катерину.

И вместе с нею он покинул

Невинно спящий Монплезир,

Чтоб преподнесть ей целый мир.

Переворот похож на чудо…

Взялись неведомо откуда,

Удачны были совпаденья.

Зовут Рукою Провиденья,

Когда неясный план людской

Вершится с чёткостью такой!

Для принесения присяги

Собрались все полки под стяги.

Необходимый манифест

Был сочинён в один присест.

Слились в один единый рёв

«Ура» десятка тысяч ртов

С колоколов могучим звоном

Под петербургским небосклоном.

А у Казанского собора

Собрался весь огромный город.

Вот уж молебен отслужили.

Вот уж её провозгласили…

Одетая в шинель, не броско,

Она пешком обходит войско,

Дабы принять присягу лично.

Затем Сенат, Синод, — отлично!

Забавная была картина:

Явился Пётр на именины

С компаньей разудалой, пьяной.

Приехал он не слишком рано,

К обеду — празднику венец —

На торжество, в Петродворец.

Не мог понять, куда с утра

Жена девалась со двора.

Он весело искал жену,

Под койку даже заглянул,

Играя с нею будто в прятки.

А свита строила догадки.

Вот приближенные в волненьи

К Петру явились с донесеньем.

Из Петербурга новость: Ныне

Град присягнул Екатерине!

Открылась новая страница —

В стране теперь Императрица,

И во главе всех войск она

Уж в Петергоф прибыть должна.

Как быть? На яхту и галеру

Пётр и толпа придворных верных

Еду и провиант сбирают,

В Кронштадт с надеждой отплывают.

Лишь к полночи они приплыли.

Но им ворота не открыли.

«Отчаливайте прочь!» — кричат —

«Иль пушки вслух заговорят!»

Пётр наконец-то понял всё

И впал на время в забытьё.

В каюте он лежал спокойно.

«Всё кончено. Уйти достойно.

Жену бы надо попросить

Со мной собаку отпустить.

И,если можно, Воронцову.

Я в Швецию отправлюсь снова.

Совсем неясно, как же быть?

Да, скрипку надо не забыть…

Я это чувствовал всегда —

В России ждёт меня беда…

Скорей бы ноги унести,

Иначе жизни не спасти…»

Покорен Пётр. Совсем не ропщет,

Когда его отвозят в Ропшу,

«Приятный, милый уголок»,

А захотел бы — скрыться мог…

Теперь вопрос вставал ребром:

Что делать? Как же быть с Петром?

Петра на воле оставлять —

Ни дня покоя не видать.

Не ровен час решится он

Занять опять российский трон.

Так в Шлиссельбурге может быть

Ему покой освободить?

Сосед там был бы неплохой,

По имени Иван Шестой.

Прошла неделя с воцаренья.

Екатерине сообщенье —

Мол, муж её, по воле Бога

Скончался, настрадавшись много.

Не смерть нужна его жене,

(Хоть и устроила вполне!)

Но отстранение от власти.

Случиться надо же напасти.

Пётр мёртв! В слезах Екатерина.

Ей доказать необходимо,

Что чистыми руками власть,

Она намеревалась брать.

Тут исписались фантазёры.

Понапридумывали горы.

И хоть до дыр все зачитаем,

Но никогда мы не узнаем,

Как Пётр дыханье испустил:

Убили или Бог судил,

Здоровье слабое, испуг

Иль обострившийся недуг.

Бежали годы чередой.

Россия делалась иной.

То Золотой дворянства век:

Воспитан новый человек,

Законы в общество пришли,

Страны пространства возросли,

И воинских побед парад,

И на Европу новый взгляд.

И честно воздается дань —

Тверда Императрицы длань!

Всё успевает Катерина.

К себе она неумолима.

По утру дьявольский искус

Был кофия недамский вкус.

«Варить из фунта одного

По пять лишь чашечек всего!»

Эссенции такой испив —

На день энергии прилив!

Екатерине не указ

О вкусах аглицких рассказ, —

(Для знатных леди этикет

На кофе налагал запрет).

Ей управляется страна.

Энергия нужна, важна.

С шести она уж на ногах

Без всяких «ох»! Без всяких «ах»!

И вот уже свечу зажгла,

Камин пожарче развела.

О, как приятно на рассвете

Писать, записки составлять,

Друзьям на письма отвечать

В своём зеркальном кабинете!.

Причем нельзя же кое-как,

На совесть надо, не на страх.

В Европе ждали с нетерпеньем

И часто составляли мненье

Из весточек Семирамиды,

Где много шуток и ума,

Где мысль философа слышна

И благоденствует страна,

А сора, издали, не видно.

Потомки будут сотни лет

В записках сыскивать секрет

Уменья мнением играть

Послов, монархов, генералов,

Салонов модных и журналов,

Сердечных и не очень малых,

Вас! Кто не ленится читать!